Интервью

Владимир Гостюхин: «Будут внуки — надо их учить жить смелее»

Напряжение было столь велико, что после финальной сцены самоубийства, вошедшей в фильм вторым дублем, я упал на руки режиссеру и не приходил в себя минут пятнадцать...

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Мишка дышит

Я училась в третьем классе, а мой брат Вовка ходил в детский сад. В то время вокруг Земли закрутились первые космонавты, и мы с Вовкой летали в космос при каждом удобном случае. Я надевала папину ушанку — в ней моя голова утопала не хуже, чем гагаринская в его шлеме. А Вовкиным шлемом был деревянный стульчик с дыркой в сиденье. Через эту круглую дырку Вовка и рассматривал космические окрестности при перелетах.

Как-то раз мы исследовали пещеру на Сатурне — вход в нее был под столом в комнате папы и мамы. Задевая шлемами о низкие своды, мы ползли вперед, но тут хлопнула дверь, послышались голоса и звуки шагов... Мы замерли. Попадать в плен на чужой планете — дело неприятное...

Один из выходов нам перегораживало многоэтажное строение — этажерка. И мы, пережидая опасность, вдруг заметили между этажеркиными ножками того, о ком давно успели забыть!

Маленький медвежонок был уже не белым, а непонятно каким. Бедный, он пролежал здесь, в пыли и темноте, совсем один целую вечность!

Мы обрадовались мишке. Забыв про Сатурн, вылезли, подули на медвежонка, чтоб он поскорей пришел в себя, и почистили одежной щеткой.

Мишкина мордочка была серьезной и печальной. Уголки его рта — два стежка черной нитки — были опущены вниз. Но кто не станет грустным, если с ним случится такое.

Мы стали брать мишку во все путешествия, и однажды Вовка сказал:

— Какой он хороший... Вот бы он оживел!

— Он сам не сможет, — ответила я, — Но если думать про это сильно-сильно, вдвоем... Вдруг тогда выйдет?

Так мы и сделали. Каждый день мы смотрели на мишку и представляли, как он поправит сейчас лапой подушку или, например, повернется на левый бок, потому что правый отлежал. Изо всех сил смотрели! Пока не засыпали сами.

И как-то утром, открыв глаза, я заметила, что синее мишкино одеяльце шевелится! То приподнимется, то опадет... Я соскочила босиком на солнечный пол, подбежала. Да, он дышал! А одеяло немного сползло — видно, мишка ворочался во сне,— и стала видна взъерошенная шерстка на его спине...

Мишка оказался очень умным. При маме и папе он сразу замирал. А еще он был добрым и заботливым и часто собирал за нас игрушки. Кубики и оловянных солдатиков клал в Вовкин грузовик и отвозил на место, а больших кукол и зверей тащил за руку или за лапу и укладывал их поудобнее. Вид у него при этом был смущенный... Мишка как будто боялся, что куклы обидятся на него! За то, что раньше он был, как они, а теперь мог то, чего они не могут...

Одно было жаль: что он не разговаривал. Но с зашитым ртом не очень-то поговоришь...

Ему нравились все игры, в которые мы играли. И в космос, и в кукольный театр, и в прятки. Особенно в прятки. То в кастрюлю на кухне залезет, то в чей-нибудь сапог, то в карман маминого пальто! Попробуй его найди...

Только в темном углу под этажеркой мишка никогда не прятался. Это было непонятно. Разве он мог помнить, как лежал там, потерявшись?.. И все-таки то место в комнате он не любил. Когда моя перламутровая, с розовым блеском пуговица закатилась туда, мишка за ней не полез. Хотя обычно со всех своих мохнатых лап бросался делать все, что попросят...

Еще мы играли в школу. Я была учителем, а Вовка и мишка — моими учениками.

Сначала мишке нравилось писать цифры и буквы карандашом, который я привязывала к его лапе круглой черной резинкой. Но эта игра быстро ему надоела... Может, потому, что из меня получилась слишком строгая учительница? За ошибки я ругала так же долго, как наша Мария Ивановна, а невнимательных и непослушных учеников ставила в угол.

Ученикам Марии Ивановны приходилось слушаться: куда нам было деваться? А мишка нашел, куда деваться... Сажаешь его за стол, а он вскакивает и убегает к себе — в шатер из старого красного абажура. Вовка прорезал в абажуре дверь и два окна, и мишка очень любил свой дом... Ну сколько можно было гоняться за упрямым медвежонком? И я, рассердившись на него, продолжала учить одного Вовку.

А осень кончалась, и по утрам под ногами трещали лужи, раскалываясь на множество серых стекляшек. Пора было забирать бабушку из деревни к нам, в город... Зимовать. И мы поехали: мама с папой, я, Вовка и мишка.

Бабушка так хорошо натопила печку, что мы с Вовкой даже укрываться не стали, спали так. А мишка нашел на печи дырявые валенки. Он долго не мог выбрать, в каком лучше, и все перелезал из одного в другой-

Утром нас разбудили рано, родители торопились домой. И только в электричке мы с Вовкой спохватились: а где же мишка? Мишку-то мы там, в деревне, оставили!

Вовка заревел и стал проситься назад, чтоб забрать медвежонка. Но никто из взрослых его и слушать не стал. Подумаешь, игрушку забыли...

Мне тоже было жаль мишку. Но я же была старшей сестрой! И постаралась Вовку успокоить:

— Вот весной повезем бабушку обратно, тогда и заберем.

— Да-а... — плакал Вовка. — Весна когда еще... Ему страшно там будет!

Я представила бабушкин дом зимой. Холодный, темный... Снег засыпает его по самые окна, и ветер день и ночь станет выть в печной трубе, и никого в избе не будет, кроме маленького медвежонка, заснувших до весны мух и живых серых крыс...

Да, мишку было очень-очень жалко! Но я сказала Вовке:

— Вовсе не страшно. Он же кто? Медведь! А медведи зимой спят. Вот и он заснет, а весной мы приедем — и он проснется!

Но когда в апреле мы приехали в деревню и достали медвежонка из валенка, он просыпаться не захотел. Мы растерялись: неужели до сих пор не выспался? Дома, положив его в абажурный шатер, мы укутали мишку одеялом и стали ждать. День проходил за днем, а медвежонок все лежал и лежал...

— А вдруг он умер? Насовсем? — спросил однажды Вовка.

Я с ним не согласилась. Я решила, что мишка нарочно делает неживой вид, чтобы больше не дружить с нами. Обиделся на меня и Вовку и теперь упрямится... Ну что ж! Не хочет — не надо! Пожалуйста!

Но Вовка долго не мог примириться с мишкиной спячкой. По ночам что-то шептал ему на ухо, грел в ладошах, пытаясь оживить его снова. Но в одиночку у Вовки так ничего и не вышло...

А я ходила уже в пятый класс и посмеивалась над братом. Его возня с медвежонком стала казаться мне таким малышовым, несерьезным занятием!

Куда исчезают наши игрушки, когда мы вырастаем? Став ненужными, они пропадают из нашей жизни как-то незаметно. Так не стало Вовкиных машинок и оловянных солдатиков, моих кукол...

А вот мишка не пропал. Вместе с пистолетом и перламутровой пуговицей он оказался у Вовкиных сыновей. Я увидела медвежонка, когда приехала к брату на Новый год.

Шерстка на мишкиной спине потемнела и вытерлась. А мордочка осталась прежней, серьезной и печальной: глаза-бусины и рот из двух стежков черной нитки...

Младший Вовкин сын уже спал, и я, присев у кровати старшего, Лени, тихонько спросила:

— Любишь мишку?

— Его Топой зовут, — сказал Леня.

— А мы с твоим папой никак не звали, когда были маленькими... Мишка, и все.

И я рассказала Лене историю с медвежонком. Он выслушал меня очень внимательно. И вздохнул:

— Вы просто не догадались!

— Не догадались? О чем?

— Ну, что вы мама и папа.

Я улыбнулась:

— Так ты его папа?

— Да, — серьезно ответил Леня, — Я папа. У меня он не потеряется.

Над его кроватью висел желтый ночник. Леня попросил не гасить свет, и я вышла, оставив ночник гореть. А когда снова заглянула в детскую, Леня спал. Рядом с ним лежал медвежонок. Он обнимал лапами Ленин мизинец, и одеяло на мишке поднималось и опускалось. Вверх-вниз, вверх-вниз...

С.ВИНОКУРОВА