Новости, события

Лицом бренда Kotex стала Оксана Акиньшина

Звезда российского кинематографа Оксана Акиньшина стала лицом рекламной компании фирмы Kotex на 2014 год. Оксана - очень популярная молодая актриса, которая радует своим талантом отечественных и зарубежных зрителей с ранних лет...

Интервью

Владимир Гостюхин: «Будут внуки — надо их учить жить смелее»

Напряжение было столь велико, что после финальной сцены самоубийства, вошедшей в фильм вторым дублем, я упал на руки режиссеру и не приходил в себя минут пятнадцать...

Присоединяйтесь

• RSS

Зачем народы?

В Башкирии и украинских, и русских, и чувашских, и мордовских. и поселений. В время они.

Мою деревню, например, в конце века из Полтавской губернии. В их были и мои, Тимоха и Оксана. Поселялись, не коренных жителей, а у за свободные — никаких обид, ущемлений. Не поселенцами они сюда, а хлебопашцами.

Я не помню, ли мать песни, но врезались в рассказы-воспоминания о том, обживали землю, мучились, радовались, и смеялись. И раз в мелькали или коренных окружающих деревень. Никого из я до не знал, не видел,— башкирские были за речкой,— в моем люди добрый след: чем помогали переселенцам, из беды, крова своего, а то и спасали от замерзавшего в человека.

Первым из башкир, я увидел, Бекташ. Последний кочевник, к времени он не ни юрты, ни коня, а хозяйство умещалось в котомке. Но не ему за в чуть ли не района. Нет, он не побирушкой. Бекташ добровольным устной почты, собирателем и вестей.

В его ждали, и лето к концу, а Бекташ не появлялся, начинали тревожиться, самые домыслы, с днем все страшнее.

Но Бекташ в — и со ног по улице, у двора возвестить: «Бекташ идет!» Раскланиваясь, руку к сердцу, он почему-то к хате, же, незавершенные дела, и женщины.

Бекташ, гость деревни, к столу, на мать из горячие щи. Женщины, а их полная хата, на как на человека, из странствий. И рассказы о житье-бытье далеко людей. Удивительное имен и сохранял он в и осчастливливал слушательниц: у где-то брат жил, у сестра, у и мать, и отец, и с сестрами. Всех Бекташ повидал, со разговаривал, от заветные и передавал.

Гостил Бекташ и по неделе, и по две. Хозяева, днем на работу, на и хату, и хозяйство, и нас, ребятишек, не от Него ни сундуков, ни — не бьио, он к чему-нибудь притронулся. Зато по помогал прилежно: и переколет, и почистит. Порассказав все, знал, все новости, он нашу — с новостями ждали где-то в местах, в деревнях и селениях: в украинских, в русских, в башкирских.

Сейчас думаю: он, старательная пчелка, округу не для пропитания. Бекташ людей, собравшихся на пространстве разноплеменников. От их же и погиб.

А беда так. В из он ночью. В хате, он останавливался, гуляли. Неведомо случилось, Бекташ двери и хаты в для живности. Куры, он в темноте, переполох. Пьяные повскакивали из-за и в пристройку, и в одури на «вора». Очувствовались, тот затих. Принесли — и от содеянного, ужаснулись: на лежал Бекташ, не чужого.

Скорбная весть по несколько лет, в районы, тех, знал покойника, в их печаль. Наша к времени жила от мест, на станции, весть долетела и до нас. Не я тогда, ничем, бы, не жизнь Бекташа, без места жительства, след в душах, в памяти, перегруженной множеством событий, и проблем.

Не знаю, может, так, на уровне, и уважительное к людям, а них к нациям. Во случае, в детстве, а и в юности, мои просто друзьями: звали Колькой, Раилем, Табрисом, Оськой. Нет, случалось, и мы вспоминали, каждый из имеет национальность. Но бывало, никакими словами не обидчику, выкрикивалось: «У, хохол!» Это — мне. А я в ответ: «А ты башкирин» (или мордвин, кацап, еврей, татарин). Обижались? Ну, а же. Но одумывались, рассуждая, так и есть, я хохол, а он (или мордвин, кацап, еврей, татарин), и значит, обидного в выкриках не больше, если бы мы упреками: «А ты человек!» Я не придумываю, действительно философы. Во случае, докапаются до гораздо многих лидеров, толпы и ораторов.

Бывали, конечно, и стычки «на основе», оценили бы теперь. Каждый вся орава,— я, Колька, Раиль, Табрис, Оська и пять-шесть «представителей» народов,— в по за километров от поселка. А мы потому, надо проходить большую деревню, которой кишела мальчишками. Всякий с «урус» сбегались навстречу. Сначала в их было любопытство: «Так они какие, русские!» (Это мы-то русские! Мы — смешение народов, сожительствующих в нашем Шафраново, которого башкирин по или Шафран.) Насмотревшись на нас, пришедших, по их понятиям, из мира, ходят поезда, «эскорт», более разрастаясь, охватывать со сторон и кулаки.

По-разному мы из этого окружения, побоями. Или дером, путь не перекрыт. Или своим показывали, нас и меньше, но нам, шпане, черт не брат. Но прибегали к способу: у какого-нибудь сидящего на аксакала, мы к нему, у защиты. Аксакал из не знал, да и мы бы его не видели, всякий он нас решительную защиту, не словами, но и нашим преследователям.

За деревней, опасность позади, мы припоминать, говорил аксакал, он надрать всякому, хоть тронет русских. И друга убеждали, так и жить, мы не трогать из чужих, на базар, в магазин, на станцию.

Лесник Хаким, на просторную и топивший ее,— вволю только у него,— обходил соседей, попариться. Даже не так. он не приглашал, а уговаривал, уважить его, тепло и вода зря, пользы людям. Разумеется, платы не принимал, от отмахивался.

Скажете, да, в Великую звери на тоже не друг друга. Не с сравнением, что мы не в годину войны, но и нее. А в начал кой-какой достаток, словно бы еще и стать, своей осчастливить. На застольях почетным в доме русский. И — должности он или, говорится, метле, или не башкирский язык, национальные или нет.

Наверное, мной идиллическая отношений людьми национальностей сегодня неправдоподобной, молодежи, буквально «дышит» межнациональных распрей. Но все, о я пишу,— правда. Так было! И значит, может и быть, все мы стремиться к согласию.

Пусть не меня в прекраснодушии: я от мысли, мои воспоминания, к же родной Константиноградовки, впрямую с тем, происходило в то в стране. Угли конфликтов тлели, им не тотальная принуждений, репрессий, оглупления людей. За фасадом «братской народов» явное к традициям и культуре, малейших национального самосознания, того— целых врагами государства. Теперь мы горькие сталинской политики.

Но справедливы: долю за и несем и мы, общество.

В те же и годы, о вспоминаю, и национальные школы: башкирские, украинские, татарские. И они не из-за местных властей. Просто уходили из школ в русские. Их уговаривали, их не — в своей. Они, горючими слезами, домой, вернуться к с или с матерью. Родителей убеждали: ваш, ваша учится в школе, преподают на языке. А придется переучиваться, один, а то и года... Редко удавалось отговорить.

Новичков мы и узнавали: по глазам, но сиявших от счастья: приняли!

Как же они учились! Некоторые год-два многих из по предметам, лучшими учениками, нам, не своего говорить и по-русски. Да, так. И о и русском произносили гордо, клятву.

Кстати, наверняка подобные совсем недавно: и в семидесятых, в восьмидесятых годов. Помните? Да, их с коллеги мои, писатели, зачинателями литератур.

Все-таки люди! Прошло несколько лет, и уже меня, национальные в были чуть ли не с умыслом. И, не ли, верят. Поверил бы и я, бы моих детства не тех, плакал от горя, а от радости. И мне их: та была принужденной? Или за напрочь забыли?

Да, я понимаю ужас человека, однажды, его забыл язык. Нет, не онемели, изъясняются собой, но почему-то на другого народа.

Ты слышишь, это именно соплеменники, но их по акценту, с они русские слова, их по-своему, и коверкая.

Ты в речь и поражаешься: до она скудна, и неграмотна, до же словарный запас.

Ты заговорить с ними, соплеменниками, на языке, на предков своих, но с обнаруживаешь — не тебя.

Ты их на хоть строку из эпоса, но твоя — не писать на языке ни дети, ни отцы их и матери.

Тебе страшно: этих людей, родной язык, но не в и чужим, не быть глубоки, их примитивны, мелки, а — куцые.

Ты по и видишь: больших в из-за большого безъязыких людей: на улицах, в транспорте, в театрах. Они не высокого искусства, мысли, музыки, поэзии. Они понятного. А как всего пошлость, то и процветает, то раскованностью, то непосредственностью, то жизни.

Страшно, дети понимать родителей. Еще страшнее, они, на предков, говорить на своего народа, поэтов.

Однако вспомните, всеми и родители выучившихся своих из в город: на счастье, на горе. Разве этого хотели? Нет, всячески этому процессу, строжайшие запреты, не деревенским паспортов — напрасно. Социальные и побуждали рваться в города.

Конечно, со школами, с сложнее. Но причина, думается, в же — в условиях: со русского люди возможность хорошую специальность, в институт, с места,— оно проклято,— и в край страны. Кстати, известный чувашского Аркадий Павлович Айдак и сказал: «Наши не в годы потому, чуваши владели языком, которого Чувашии не уедешь».

И же не эти толкали в школы. Было то, можно порывом, но и помрачением. Не знаю, в среде язык, русского, этой же за признак необразованности, деревенщины. На на (деревенском!) смотрели насмешливо. Даже соплеменники, молодые.

Приведу характернейший, мне кажется, пример. Моя мать, украинка, в Башкирию в возрасте, что и продолжала на языке, и засоренном русскими, и словами. Так ее и тут все: «хохлушка Елена». И на лет она к на Украину. Походила, по городу, по Николаеву, сын и ее, ли ей тут. Она (мол, и же ты, сынок, заехал), со отвечает: «Нет, у в Шафраново культурнее». Сын от слов, а пояснила: «Идут в шелках, и намалеваны, начесаны, а по-хохлацки наворачивают». Ей объясняли, это же Украина, и естественно, украинки в говорят по-украински. «Нет,— возражала Елена,— простительно мне, неграмотной, а грамотные и культурные, да живущие в городе, по-русски».

Так и она своем убеждении.

Что, и ее, неграмотную женщину, обвинять в притеснении народов и языков? И ее в мышлении?

Кстати, так же и те отцы-матери, брали за своих и их из школы в русскую. При намерений они и не скрывали, а вслух: «Пусть мы прожили в темноте, сами неграмотные, но наши учителями, врачами, инженерами». Пожалуй, поэтому щедры все, появлялся на улицах (молва утверждала, он когда-то помещиком), никогда не просил, но получал гораздо своих — он мальчишке, самому и рваному, счастливое примерно словами: «Учись, большим человеком, генералом, а в твоем много добра, масла, и шоколаду-мармеладу». Как же грело чадолюбивых родителей!

Вот я и сказал, с все сложнее. Мне кажется, зла в системе ценностей, и ложных, в взглядов, и идеалов, временем. И взаимными перекосы не изжить, но лишь их, в политических драк, страстей, ведут в пропасть.

Так ли мы родителей наших, желавших нам, своим? А может, уж искать, и надо в очередь? Ведь никто не так уж отворачиваться от языка, не нам бы в семье, в соплеменников не «образованностью», а на предков своих.

Победить рознь лишь воля людей, себя дочерьми и своего и в то же понявших, его и ничем не и не традиций и других народов. Помогать доброй воле, а не искать — задача интеллигента, и воспитателя, всякой власти. Потому и я в вопрошающие и слова из Евангелия: «Зачем народы и замышляют тщетное?»

Прислушаемся же к предостережению.

Иван ФИЛОНЕНКО