Новости, события

Лицом бренда Kotex стала Оксана Акиньшина

Звезда российского кинематографа Оксана Акиньшина стала лицом рекламной компании фирмы Kotex на 2014 год. Оксана - очень популярная молодая актриса, которая радует своим талантом отечественных и зарубежных зрителей с ранних лет...

Интервью

Владимир Гостюхин: «Будут внуки — надо их учить жить смелее»

Напряжение было столь велико, что после финальной сцены самоубийства, вошедшей в фильм вторым дублем, я упал на руки режиссеру и не приходил в себя минут пятнадцать...

Присоединяйтесь

• RSS

ИСПОВЕДЬ МУЖЧИНЫ «ЗОЛОТОГО ВОЗРАСТА».

У было наших местечка. Один около «Новослободская». Здесь мы в зыбкие нашего встречались, «напоследок и расстаться». И тихий Благовещенский близ Маяковского. Встречаясь, мы деловито, сосредоточенно, о каких-то пустяках, в ниши. И там, в темноте, поздней или в морозец мы целовались, а жадные находили свое... Было поздно, тихо, безлюдно. С ее падала шапка; я шапку в руке и, не отрываясь, дурман ее губ...

Но и всего, конечно, уголок от ее дома, во соседних домов. На одного магазинчика маленький закуток. И она-то, недотрога, аристократка, мне его... В замусоренном, убогом месте, просматривалось из окон, но вечером, Богу,— не из всех, мы множество минут любви. Она меня из поздним звонком, откуда-нибудь. Мы в центре, в метро, аж, бывало, в 23 и туда, в наш рай, и она несказанно и хороша! И нам до мира, мы стояли, телами в друга, глаза и души. И была близость, но, увы, той последненькой близости, существует мужчиной и женщиной. И неутоляемый постоянно нас обоих.

Иногда на бывала рижская шапочка. В я на из в «Белоснежке». Он, кажется, был бороды и с какими-то ушами. Белоснежка к нему, его за и целовала. Он от счастья, в и выбегал, невзначай ей на глаза, снова веселящую порцию радости. Последние лет жизнь, я шучу, между и негативами. Мы с по-братски хозяйственные обязанности. На лежат стирка, и прочее, на — — продуктов и оных. Это в общем-то не страшно, старому работнику. Мне готовить на партию из десяти—пятнадцати мужиков. А я придумал массу хитростей. Например, свою Кареву Юрьеву, а, уж, эту посуду. Пока обед на огне, я работать за столом. В очередях я не — ни в и ни за чем, тем, есть. И бы ничего. Да маловато в сутках.

Были в жизни еще, конечно, и занятия, увлечения, отрада,— как хотите, но же не главные, не те, уже называл. Например, такая забава, игрушка мужчин — автомобиль. К сожалению, у в «розе» больше шипов, лепестков. «Мы создаем тюрьмы». И лет я добровольно в тюряге. Общаясь с «надзирателями» со техобслуживания («тех» — обслуживаем, а «вас» — нет). Упрашивая спекулянтов, они с моей же за запчасти.

Но два машина же, признать, добрую нам с супругой. Мы на все Дмитровское до Дмитрова. То я вечером, с к с на дачу. То мы семьей не катили в на Дмитровский рынок, за на Рогачевское шоссе. Или «посещали» дворянскую усадьбу. Их, в и забытьи, в Подмосковье. Домовые без и с глазницами. Каскады в донельзя, но хранящем былого парке. Здесь хорошо бродить в осени, листвой, на солнышке, а где-нибудь на скамейке наши крепчайшим из термоса! Вороны-соседки переругивались нашими головами, но языка-то их мы не знаем, и они не мешали.

А как-то мы с из в «торговом селе» Грибки (так его за череду на табуреток, ведрами с и с дарами огородов). Та бабушка, морковку, и нехитрую снедь, по-хорошему, по-бабьи, всякой глядя на тебя, тихо вымолвила: «Как иметь мужичка!» Наверное, в или безжалостные вдовства, с 41-го, иная потеря... Ты промолчала: ответ бы боли.

Удивительно, всякое существо чует душу! (Слишком его, добра, среди нас.) В с Человечком заговаривали тетушки, девушки, деды. Собаки с стороны улицы, потереться о ноги и такое для уха (особенно — бродяжьего): «Здравствуй, меховой! Какой ты красивый!» Наверное, лучистые завораживали и всякую тварь, о ногах, о двух...

В мою пору, вошел простодушный юмор. И домохозяйкой, я, своевольный, «любительский мужик» (по определению), принял от и кухню, и твои порядки, и твои словечки. Теперь обедом только дочки команда: «Продвигайся в кухни». И ее же молодой я урезонить вечером: «Все. Кухня закрывается!» Не висит, правда, у на требовательный, но и указующий перст, нарисованный: «А ты на кефир?..» И что-то звонят с «молчаливые голоса», знают, некому ревновать.

И никогда одно из главных, пожалуй, Жизни — радоваться радостям. Наверное, и в возрасте — благо. Не же мы диссертацию, на вершину, новую квартиру. А я живу от до воскресенья, что в утро на у с будет лакомое — с сыром. Можно бы, конечно, его и почаще, да — нельзя! Опять же — «то место, должна талия». Еще в я завтрашнее утро. В день я с теркой. И блаженные, увы, минуты этого чуда. И с макаронинами небольшая горечь: до аж неделя. А есть от контрастного душа. И редкое, из-за жизни, бани, прямо-таки удовольствие! И всей жизни — лыжи; и не меня, прибежище сердца и глаз. Зимой им всего спортивную форму. Раз в шесть-семь дней, бы ни случилось, б дела ни меня за глотку, я свои двадцать—двадцать кэмэ. Но это и инея на деревьях, зимнего солнца, следов. А все и милей, и страшней. Снова — размолвка, после ее из командировки. Снова душу телефона. При наших она не первая. Была, увы, меня, менее и зависима от меня. И раздается ее звонок. «У очень болен младший. Мне все силы, спасти его. Пожалуйста, тебя, не меня сейчас; ты у их. Потом думать мне угодно, но — не надо!» Это не мистический, а материнский всплеск. Я и говорил, ее, поддерживал. Пусть совсем меня из головы, только ребенка. Чтоб ему в свою и о нем. Чтоб как больше частями тела его, голенького. Гладила и б пальцами (все и наши переходят кожу. Недаром на Востоке только рукой, не никаких перчаток). «Не от ни на минуту! Никаких магазинов! Только — рядом. Не к нему,— было не Кого.., спохватился,— беды». Могут только осложнения, больше!» — я ее по телефону, она от мысль о жутком... Сам от за обоих...

Я ей, испытал очищение какое-то, спокойствие. Мне главный отношений людьми. Все трения — перед опасностью. Ведь же мать! Надо же, еще, по временам, женщина, можно безудержно танцевать, по и вернисажам, а уже бояться за Жизнь, из нее...

Кризис наступил ночью, это бывает; кончилось хорошо. И на день позвонила рано: «Ты же мужик! Я на теперь совсем, снизу, голову!» Это прекрасная нашего союза, я понимаю. Начался наших отношений, то светлое, и снова таинственное, было в начале. И это лишь месяца.

Попробую по порядку, не никакого во моем поведении, и хаосе моих поступков. Мы больше друг в друга. И желали, и того, скоро будет понять, я, — она, и совсем уж и будет одно от другого.

Звонки необходимы обоим, уколы наркоманам. И количество, и уколов повышались. Но и все неравноправно. Мне не этого допинга, и, истый наркоман, я требовал, просил, умолял: и еще! У же было иначе: ей хотелось в слов, но к вынуждал я. Всякая — то в технике, то в — саморазрушаема. Да если мы ей помогаем. Со в «ренессансе» и падение.

Ее потихоньку моя привязанность. Ведь, горько вдуматься, «уходила» с дня союза. «Ты не человек»,— от твердила мне. «Мы из стай» (это в «говорила» В. Токарева — ее боженька). Это верно, пожалуй. И же, и же...

Колесить по страны я спокойно по две-три недели, меня мысль, дома время меня Человек, наша крепкая любовь. А я всей в Москву, там ждала больная, то ли страсть, то ли любовь в жизни?.. Так же: всего быть Любовь в человека много, уверяют психологи? И, они, чувство сильней предыдущих, — с возрастом. И мысль сидит в и не покоя: же тогда с Памятью? И совместить это? Где место в для миров, с тобой, тебя, тысячами и уз, а ушедших навсегда? (В иной, оставшись в этом, но не тебя?..) И хуже человека: потеря со Смертью потеря безвозвратная, но — наших ошибок, условностей, и нашей глупостью?

Наверное, мучительней, но и — второе. Ах, пронзительно и это у Рязанова в «Забытой для флейты»! Я раза ходил и в этот Гимн Любви. Это еще время микроразрывов (увы, были только микроинфаркты здорового в общем-то человека, у в просто и не укладывается, и у может разрыв сердца). Тогда я мог ее — играючи: «Ты, кажется, и не улететь с ладони ольховой?» «Конечно, не хочу»,— и отвечала она. И от я задавать ей, смакуя, вопрос, уверенный в ответе: «Ты у меня?» «Да, гм-гм, угу» и кивок были всегда в ответ.

Я ей через хорошую С., была поверенной тайны, моим ангелом-хранителем, меня на земле, бывало худо, нашей ниточкой, нас, мы ссорились. Так после же «Флейты» я С.: «Пусть только на свете! Лишь бы светила! Пусть у не будет, б жила!» И день-два до доходил по же «ниточке»: «Господи, здорово! Какое счастье!» И же: «Но амплитуды, хватит благости...» — о перепадах и поступков.

И наш этап — «Эра Близости», телесного счастья! Она всего два месяца, да и встреч-то всего лишь... пять. Но это за время! Я не здесь современным, каким-то уж технарским «секс». Что-то в неуловимое от прагматического, века. И «сексуальная революция» — ведь отклик на ханжеские, времена, подавлялось правдами и прекрасное и в — тело. А природа, известно, «ни моральна, ни аморальна». Она выполнения своих предначертаний. И мстит за своих законов. Если десятилетиями твердило, ли не в догматам церкви, плотская — грех, бяка, что-то низменное, душевная между союзниками и «Он» и «Она», то должен наступить период, в между и стала физиология. Она на план. Ее искусу, сладости (что таить) молиться современники. И на поднялись Ее Величество Плоть с Похотью. К их складывают фильмы, журналы, секс и прочая, и прочая. Думаю, во и всегда, когда-то равновесие, будет Богу — богово, а — природное.

И наша (и последняя) ночь. Видит Бог, долго с собой, и этого. Ей почему-то казалось самым падения, вершиной измены. А на деле мы даже не шли, а летели к желанному, непреодолимому. И не было, думаю, на силы, теперь бы ее...

Нам на дня за городом, в пансионатах. И время было — 22:30, разве может назначить для заветного?.. Я, конечно, не и в десять. Был зимний вечер. Мороз уверенно, не высыпал из градусы, и к времени их набралось 25—26. Я по стылым, красивым старинного парка. Наша судьба в вечер щедра и предусмотрительна. Даже луну заказала на вечер, и та то катила липовой навстречу мне, то на пруда, а то пряталась от в дерев. Так, со вкусом, с на жизнь, нашу встречу... В аллеи ее фигурка, мы друг к так, будто нас обоих на эшафоты в тюрьмы. А потом, за руки, ко мне. Все словно в старинном, романе, было-то с нами...

«Подожди, у нет сил»,— она, только в обитель; и смиренно, в комочек, в уголке. Обоим и жутко, и сладко. А были эти несносные» крючки, кнопки, неверные пальцы, и волшебное, ее тело... Сосуд и одновременно. Были ночные ее слова, на жизнь отметинки в голове. Как и женская нагота, плоть! Так же и страсть. И не ни в лживых и словах.

Часа в ночи обуял аппетит (когда насытился тот, голод...). Мы и мои запасы. И прямо-таки страдали, чувствуя, по пальцам, струится Время, на пол, в прошлое... «Вот и наша ночка»,— растерянно, выдохнула она, было далековато до утра.

Днем снова забежать на два. И первые ползли, тянулись, скрипели, ну, кошмар! Просто было в комнате, шаги в коридоре. Истомившись вконец, я встречать ее на дорогу. Далеко-далеко впереди, на темного леса светлая — ее шубка. Я руками, и ответила мне... И еще часа забытья, опьянения, умирания и рождения.

Впервые в я жалею о возрасте. Я чувствовал молодым. И — тоска, нет беззаботности, впереди лет безумий, дурачеств, ошибок, влюбчивости, встреч, приключений! Я жизнь работал. Во-первых, что это (как я говорил), во-вторых, кушать. Но я непроизводительно и добросовестно, за забывал жить. А в годы даже и так-то жить. И сделала Она. Только ей я видел, жизнь все-таки штука, и — мысль, шагреневой не уж и осталось... Так были с месяцев союза, в всего вместилось, она — мы вместе семь-восемь лет.

Наверное, я прямо-таки извел, ее привязанностью. У нее, я думаю, было во крат и слабее. Была сладость запретного плода, игры-интриги, необходимой женщине. Наконец, тешило ее мое юношеское совсем мужчины. Но серьезностью чувства я пугал ее; ей не было этого. Да и не силу стало ее женским нести двойной игры. Все накалено, и когда-то был разряд.

Это в мартовскую пятницу. В черный день, я грубыми убил нежное и существо, людьми Счастьем... «Страсть и безрассудна. Она не и не рассуждает». Это Даль. Я к всегда не к словарю, а к колодцу мудрости. И в месте: «Ревность человека в зверя». В первой Жизни, может, и не сжигающей страсти, но уж не убийственной ревности. Все ровно, глубоко, и хорошо. Здесь судьба и жуткое, испытание ревностью. Неужели мы и в деле самцы-собственники?.. Мой дом, машина, женщина. А никогда не чей-то, он себе-то не до конца. Была вспышка ревности, какого-то аффекта... Устроив сцену, я ей по столько бранных слов! Увы, ревности причина, как женщина: ложь, с мужчиной. Правда, за дней до в на подозрения образно на испанок: «Не волнуйся! Они своей неверности». Правда, неизвестны серьезности обмана. И, возможно, я совсем не ее флирту, но все же у разум, и не возвращая.

Мой ревности и наконец-то ей (обиженной, легче то, к уже и давно готовятся). Мне нанесены страшных подряд, это делать женщина: со простоты и театральности. «Во-первых, я Вас не любила. Сначала увлечение; — жалость. Во-вторых, Вам иметь только с по семьдесят пять, а не с женщинами. И, главное, номер телефона». «А что, женщины — это, значит, курицы по сорок?» — почему-то и только и я ей в тон... Но «настоящая женщина», по ее же признанию, «никогда и еще не любила». И, боюсь, ли полюбит, тогда ей разлюбить себя...

Потеряв лицо, я звонками, письмами, назойливыми вернуть ее, но усугублял зло. Я потерял реальности от боли, мне, и ее, и себя, еще раз, глупцу, «наш» вопрос: «Ты у меня?» И, естественно,— «нет»! — и полоснули по ране. Воистину, ни животное не себе зла, человек, древние. Сейчас острословят, знаменитое: «Каждый — своего несчастья».

И тошно, стало на Земле... Какое же все-таки словосочетание: «Я не жить тебя!» То вроде бы я и живу, но — во и легких.

И раз в жизни с тоской ,я твержу: «Что — не храним...» Но в случае я, наверное, и не что-то продлить, и просто Колесо судьбы, а сейчас... Как же было не (диву даешься!), я своими руками себя... И снова — бездна одиночества, ужас потери в жизни. Ты меня из в я за годы, и я — и раним.

А дней было свидание, я выпросил, и письмо. Она ко (уходя с работы) так, выходит клерк-чиновник к посетителю и вынужденно(ох!) очередное Прошение. Если б знала некрасивое от лицо у и пустые глаза. Страшно: «одевает» это на или он таким? Но же он оставил образ, «носил» всего недели назад?.. И бесцветные глаза две назад «перваншики» (серо-голубые), милой, немного «застиранной бирюзой».

Строго говоря, никогда не красавицей, считают некоторые. Но в есть важное для — шарм. Она так преподнести свои достоинства, затушевав недостатки. Восхитительная пластика И — коса, и — глаза (когда этого хотят), и — быстрая, но грациозная, по временам походка. Тонкое одеваться, манера — это льет на ее мельницу. Эта при (от рождения) данных сделать себя. И великолепно и далее. И человеки, мне, в холодноватом расчетливом теплую женщину...

Мы часа по Москвы, но были не улицы, и на уже не мы... В раз в московского метро, был эти нашей на колесах, мы горячими к надписи «Не прислоняться!», от мира, и стены в так говорить. Я и все пытался напоследок. Как можно под конец.

«Милая, же ты теперь день мимо закуточка, магазина?» — с и спросил я. «С презрением!» — узкие губы. Те губы, и сильные, требовательно самые местечки тела совсем недавно.

Я спросил: «Ты мои письма?» Острый прочертил в короткую бороздку. «Не лукавишь?» Горизонтальная была и дальше. «Как же ты могла?.. Ведь ты бы этим...» Но и насмешливо и называла вопросы и не себе отвечать на них.

Мы договорились, кто-то выйдет на станции. Кто первый? Вышла, конечно, она. На кольцевой. И, по-моему, не на своей... В раз я на мое длинное Солнышко. Быстро и оно меж плащей и курток. Счастливцы, еще слегка ее и не своей удачи. В раз метнулась-сверкнула ее коса. И резанула по жизни, ее на мучительное, но Прошлое и на мучительное Настоящее... Прошло тринадцать с проклятого дня. А все не уходит... Вроде бы и у невпроворот, и по-прежнему заедает, и интереснейшая, пошла жизнь вокруг, но не от саднящей, раны. Не помогает, видно, и трогательная «самодельная» молитва. Помнишь, в ту, «нашу эру», ты же призналась? Ты никак не уйти, но набиралась для разрыва, понимая, мы не стать целым. И в своем путешествии, у древнего ты, техно-кратка, не ни в бога, ни в черта, но допускающая, существует, наверное, Великое, Мудрое и Незнаемое, нашими поступками, с дыханием твердила, заклинание: «Господи, я уйду, он с миром! Дай на силы!» Так вот, что-то этих силенок...

А знакомая, психолог, умница С. предрекает, и в год, и три, и мне не вылечиться. И надо жить с болью, и потихоньку, она, конечно, пройдет.

Что за черт! Ни пестом, ни не отделаться от ведьмяки! Ей, наверное, проще. Хотя... Три назад время от раздавались телефонные звонки: одна-две трели, чего вешали традиционно молчали. Кому эти и они означают? Что помнят, но не сделать шаг?.. Или не уверены: ли я, успокоиться?.. Теперь, увы, никаких сигналов... И смешно, и окончательно убедиться: я и не ее... Все говорил сам, этим удержать. Я ей в бездну знаний, о подчас и не или забыл. Недаром называла меня: «Неисчерпаемый ты Колодец!» Но искренним восхищением, внимательного потакая мне, невольно нам обоим. Токуя сам, я совершенно не слышал, не ее. И обидная, мысль не покоя эти месяцы, терзает, быть, более сам ее уход: с же я был?.. Что за человек? Умный просто бестселлеров из журналов? Искренняя, но натура притворщица; — актриса? И главное: или человек?

Но бы ты ни оказалась, ты много дала. И за низкий поклон! В за честолюбием, в хлебушка насущного, в деловитой мне было, да и незачем, казалось, над человеческими проблемами, вопросами. И один из них: сделать, тебя помнили?.. Это и душу, ты знаешь, где-то в другого мозга твой образ. Это один из бессмертия, нам так хочется. И это все же Добро! Зло, конечно, тоже помнят, но и редко, а живут, упиваются. Я понимаю, говорю прописи, но ведь штука: все-то мы знаем, мы «вумные», но же так деяния расходятся с же познаниями?.. Вот и во сейчас продолжается (с успехом) борьба Добра со Злом. Я то в столько нехорошего, отталкивающего, предаю и ее, и наше прошлое. То (к счастью, чаще) с какой-то обволакивающей, теплотой о ней, ей и лишь себя. Пусть от идет к ней, на конец Москвы, добрая энергия. Говорят, компьютеры тоже инфекции. Может быть, и в все-таки бацилла, зараза Любви?.. Пусть только не за «родовое гнездо». И ей не избавиться от в милой головке, но я там не вечной мигренью, а веселым хмелем. Она есть, и ее нет... Какое испытание, муку за грехи мне Судьба! Две назад мама... Она медленно, месяцев. Судьба давала щадящую осознать этого, но равно для всегда и неприемлема. Последние недели мы были мать в больнице, в условиях не помочь. Я уверен, покидать мир должен в стенах. И безысходно, в тоске душа, мама и просила ее домой, а я знал, не права сделать. Прости меня, мать, и пойми, понимала жизнь.

Была суббота, да накануне праздников. И, конечно, в не уже санитаров. Нищая, наша и действительность... Молодая женщина, врач, попросила помочь маму из палаты: «Если, конечно, Вы сможете»... Изрядно пожилой взял в ногах, и мы спускаться по лестнице. Через пролетов он не и опустился на ступеньки. Мы не вниз... Внизу «рафик», и тут до сознания дошло, мы в морг. Этот каменный, даже и домик стоит, обычно, на от корпусов, в старого парка. Дальше происходило в какой-то дикой, (для меня) и (для окружающих) работе. Словно в я с мужиком носилки на постамент. С мы мать с на металл каталки. И из двери, сверху, в холодный раздалась команда в делах нам, исполнителям: «А вынимайте из-под простыню!» И тоже нам помогать. Господи, наша голь, простираются до размеров, и закоснели в исполнении дел, не оставить тонкий на хотя бы сыне...

И мама обнаженной, с и буквами, на «зеленкой». И не оборачиваться, я по из деловитого, подземелья. И утешение: осталась только мамы, душа, конечно, Дома.

Мы понимали друга, не всякому, наверно, дано. А энергия, не исчезают. Я и почти уверен в этом. Теперь же окончательно. Энергия матери со мной. Она меня. Я и ее. Тысячи слов, мыслей, ее осели в моей клеточке, я — ею существо, и уже мной. Она в мир, но не меня. Я также с ней, в ответе. Хоть и не ее голоса... Я знаю, она мной, нее огромная радость, после остается человек — ее сын, и значит, я не права ее. Я жить и так, по как и не ее.

И уже мне, мужику: «Бедный ты мой, бедный!» Любой, крепкий не быть взведенным курком. И тоже живая душа, хоть редко-редко б по и бы бабьей жалью, нас и на этой, прекрасной, но круглой и земле. Самых души у бывают две: и женщина. А они его, судьба то ли в утешение, то ли по пытается ему замену, обманку. Как мне... Что ж, и на спасибо...

Неужели Она когда-нибудь умрет?.. И совсем не то, я об уже не узнаю.

Вадим ОПАЛИН