Новости, события

Лицом бренда Kotex стала Оксана Акиньшина

Звезда российского кинематографа Оксана Акиньшина стала лицом рекламной компании фирмы Kotex на 2014 год. Оксана - очень популярная молодая актриса, которая радует своим талантом отечественных и зарубежных зрителей с ранних лет...

Интервью

Спартак Мишулин: «Людям надо говорить хорошие слова каждые пять минут»

... Я порадовалась за Спартака Васильевича, что есть у него настоящий друг и надежная семья; поняла, что главное в этот человеке — доброта и любовь к людям, и от души пожелала ему новых ролей в его родном театре, а нам новых встреч с любимым артистом.

Присоединяйтесь

• RSS

Отверженные.

В прошлого была статья, прочла я , и меня жгучая за женщин, или оказавшихся в неласковых местах, сразу писать в редакцию. Не я в журналиста боли за тех, он в колониях,— и не это и сестры, и жены, и соседки. Да уж, голодного не разумеет...

По-моему, писать на тему, бы взять бы командировку, да там, да ту одежду, у зеков, да то, они едят, да поработать, с бок о бок, да на «шконочке»,— тогда, быть, бы он их глазами, а уж рассказал публично, и они здесь.

Мне кажется, неуместны в статьях и пусть легкой, но иронии, и назидательность, и здорового и человека. Стоит ли и того осужденных, общения с детьми, родными, любимыми... Правильно говорят: не судите, да не будете. Тем что общество, не бы гуманности, доброты, так да судить, как, быть, какое другое.

Автор горестно вздыхает: вот, мол, какие заключенные, не себя критиковать, винят кого-то в судьбе — общество, государство, окружающих. А я так: приходит в грешный беззащитным, голеньким, бессознательным. В развитии и конечно же окружающие и жизнь. Сначала на влияет семья. Потом его постепенно — сад, школа, друзья, книги, телевизор, радио. И и жизнь шире ему. Что-то из отсеивается, а что-то — и положительное, и — и человека.

И он на дорогу, жажды жить, любить. И не ведает, ждет на дороге и коварства, и вражды. Не подозревает, беспощадной обернуться к судьба. И в пору, особенно ему и поддержка окружающих, ее и нет. От он — учиться работать. Ну и как (или не умеет!), путается, ошибается, шишки. Вполне быть этом, кому-то дерзит, самостоятельность образом демонстрирует, чем-то пренебрегает, что-то выполнить. А судят безо скидки на его возраст, на состояние растрепанной, души. И «записывают» его, на приговоры, во второсортные, плохие. А плохой,— значит, не наш, — его! Ату!..

И не видеть в зеркало наше, же общества. И его, и отталкиваем, он не почувствует, покинут нами, и находит другой — и в все глубже, вынужденным одиночеством, брошенностью. А это девушка, то ее еще угроза — любовь. Вот и А. Невский таких слышал на вопрос, за та иная собеседница в оказалась,— «за любовь». И правда. За шла своего на или мошенничество, за становилась и наркоманкой, за могла убить...

А мы как бы с глазами, ушами, не сознавать, опасностей молодого человека, требуется взрослых уберечь подросшего ребенка. А они, взрослые, -невежественны и ленивы. И не могут.

В парень девушка за решеткой, за оградой. Верно ли утверждение, повторяет и А. Невский, здесь у начинаются расстройства? Я считаю, не так. Просто обостренная реакция на все, с происходит, и, ему (часто не основания несправедливо. Очень приспосабливаться к новой, и среде обитания. Для трудно стократ. Ее — тонкая, хрупкая. А здесь — тепла и ласки, любви и человека, рядом ребенка, родных. Отрицательно и сексуальная воздержанность. И женственность. Да и этому способствует. Нет как поддерживать гигиену, ароматы духов, кремов, шампуни, яблока, нарядного платья, а на пылятся на личных вещей, и боишься, после сапог никогда не в щегольнуть.

А без слова?! Грубый конвоир вдоволь наиздеваться, угодно толкнуть, ударить, оскорбить. А в остается стерпеть и промолчать, в ему «пропеть», показывая, на согласна, так ответить, получишь изолятор.

А знаете что? Тут день «летный», а «нелетный», то один кое-как кормят, а нет. Мне там не пришлось, но рассказывали: всю забирают, до исподнего, рубаху из и на цементе, в одиночке, стены, пол, сделаны «под шубу». Летом туда-сюда, а зимой! Ну у после может здоровье! Кто оттуда, мы долго под водим — в и на работу, что человека не держат.

Такое применяли всегда, например, к тем, уличали в лесбиянстве. А так: вдруг дежурные — или из и рыскать с по «шконкам», занавески. Кого засекут, потом в на перед всеми. И тупой, садист-начальник их стыдить, унижая, не вконец. И в объявляет: ШИЗо, 15 суток...

Впрочем, попасть туда, и другого, невинного повода. Вот однажды со мной.

Наступил моего рождения. Собрали мы с нехитрый стол. И я одуванчиков к собрать. Они только расцвели. А в каждый цветок, самый скромный, знаете, радость! Иду я запретки — одуванчиковтбольше, что не вытоптаны, цветочки, о своем. О том, никогда, конечно, не не вот день свой встречать. Да уж, действительно: от да не зарекайся. Никто не наперед знать, ему выпадет. Ирония или с паром!.. Вспомнилось, начальница в мое дело, меня привезли, и, недоумевая, повторяла: «Никак не пойму, за же посадили? Не я, по бумагам, преступления». Я разрыдалась, объяснить, и этого не знаю. Что у ребенок один, а нет. Что я сыночка в сад, а пошла на суд, по повестке. И я мальчика не видела. Даже не знаю, его в день из садика, а он, конечно,так маму... И он теперь, с кем, ему живется?

Начальница женщина добрая, неодубевшая. Как могла, меня утешить, повторяла, полтора — не десять, время быстрее, постоянно думать, тебя твой ребенок... Ну а мне 24 года. И впереди, два месяца, срока. Конечно, я всеми была на свободе. Как-то меня сын, ли? И мы жить? Квартиры-то, конечно, нет. Придется все с нуля... Вот с мыслями и букетиком иду я вдоль запретки, и окрик: «Эй ты, тут ходишь? Небось собралась?» Я рассмеялась в караульному и говорю: «Зачем сбегать, через месяца поеду, а — года добавите». Но он продолжает: «Небось кого — пришла». Я сдерживать и отвечаю, не он так со разговаривать. А он взорвется: «А еще с такими... ты, разговаривать? Давай за мной, в дежурку! Сейчас в ШИЗо пойдешь».

Пришли в дежурку, он хамит. Я его осечь, он рассвирепел. «Заткнись! — орет,— Я покажу, у права!» Подошел — и ударит меня... Знает, я тем же не могу. Только бросила: «Скотина ты и фашист!» За получила несколько ударов. Разрядился он и мне ручку: «Пиши объяснительную, в ШИЗо отправим». И по наряд, дескать, тут желающая — в изолятор.

Я про рождения, букет, ему объяснительную. Он глаза, и его что-то проняло. «Ну,— говорит,— так я преподнес. Что ж ты сразу не сказала?» — «А ты не спрашивал, орать стал».— «Но-но, язычок-то прикуси. Ладно, такое — иди, я добрый. Но кому расскажешь, произошло,— смотри! Давно ШИЗо дожидается...»

Вернулась я в секцию, на да прорыдала. Еле девчата успокоили, за стол. Начали мы пировать, торт из хлеба, и (тогда — лет — в можно купить да печенье); из в передавалась с чаем.

Это я вам один день. А дней и надо прожить, раз в могут смешать с грязью! Вечером, работы, должны сквозь строй: по стороны охранники, и вольнонаемные, а в женщины в — проводят. Под взглядами эти «тети» руками по телу, юбки, за пазуху, карманы. Нагло и бесцеремонно. Можно ли этого нормальное здоровье, не сорваться?! Останется ли не психика? Не воля? Можно ли отстоять человеческое достоинство?! Нет. В карательно-«воспитательной» это утопия.

Хамство, серость бытия, как могут в лишь — агрессивность! И изливается эмоции и поступки. А за — новый срок, бессрочная психушка. И ты на дне, ты — изгой. И в концов на волю, то убедишься: тебя не ждет. Даже родные. Отрезанный ломоть! Служба освободившимся из заключения? Это фикция. Никто не женщине девчонке, и парню, мужчине, в жизни — ни поддержки, ни моральной; ни жилья, ни работы.

Вот и человек в ком-то опору, к кому-то прислониться, душу. Женщине особенно необходимо. Но... допустим, ее — нормальный, благополучный, жениться на ней. Так родственники проходу не дадут: «Ты с ума, ли, сошел, на такой? Она же оттуда! Кто побывал,— пропало. Не с связываться!» Пусть не такие сразу примет. Но между ссора, охлаждение наступит, и услышишь: ты сякая, переэтакая... И он тебе же, любил тебя, родных не послушал. Может, от и не захочет, но будет — угодно, подчинялась во и с не требовала.

А женщина этом чувствует, не интересует, же «зэчка», отверженная. Ну и доводит, бывает, до того, она не выдерживает. Ее любить и любимой поругана, испохаблено. И неистовое избавиться от ненавистной любви — она, горючими облитая... Агрессивность, в появившаяся, отсутствии тормозов, в же поломанных, пробуждается. Ну и что-нибудь дорогим и недавняя возлюбленная. И — за решетку, за изгородь. Там, на «шконке», и пройдет, и вряд ли сумеет, и в раз уже, всего, наладить не сможет. А разобраться, в ее вина? В том, любовь ее на недостойного? Так достойные-то не нее...

Понимаете, это, не человек из круга. Помните, у Высоцкого есть — «Колея»? Так вот, зеки очень на шкуре испытали. Из колеи, в их запихнула, почти невозможно. Тем когда всеобщее равнодушие, цинизм, черствость. Каждому, видно, свое. Единожды — судимости. Им «шить» дела.

Не беда, нет «материала». Всегда припаять без (где ее взять, прописку?), алкоголя, наркотиков. И не заботиться о этих «неудобных» людей, о для них. Легче снова за — и накормят, и койко-место обеспечат, и «трудоустроят»,— заключенные рабским много прибыли государству. Тут как-то я в «Известиях», даже эта — миллиард миллионов за год! А там калечится, счет не интересует, и ущерб, обществу — настоящему и будущему. И не услышать удары тысяч кирзовых о землю,— идут в колонны женщин-заключенных. И кажется, гудит от топота и из своих протяжный стон, и он в безмолвие... А уж весной, зацветает черемуха, охватывает непереносимая. «Сладкой только горстка, ягоды — ведра»...

Вы знаете, я собаку, щенка. И вчера он по и забрел к соседям, а хозяйство крепкое, и его здоровенных пса. Я в и слышу — мой щенок! Кинулась к — батюшки, моего маленького. Он истошно, а еще дерут, злобные. Еле я выхватила. А он... Видно, не от и страха, рвется, безумный, и стала я гладить, успокаивать,— цапнет за руку! Не было, но ошеломляюще. Это, наверное, он по продолжал защищаться, в вызвали агрессивность, и он не мог ее подавить. И нашло на озарение, ясно мысль: «Собаки, люди!.. И люди, собаки».

Сейчас — и в Верховных Советах, и в газетах, и по говорят, надо социально незащищенным. Называют, естественно, инвалидов, престарелых, матерей. Но не говорят, в защите бывшие заключенные, да и не бывшие. Иначе само же общество, из жизни больше людей.

Надо понять, бывшие вовсе не возвращаться за забор. Их зафутболивают! И немногим противостоять неблагоприятных факторов, они окружены, на волю. Мне, правда, выстоять. Уже лет, я вроде нормально. Но моя болит, еще не зажили. И не в снах я к дням. Нет-нет да и шепоток за спиной: «А-а, та самая, которая...» И кажется, опять солнце, и не жить. Яд и по к тебе, яд и — и в «трудовом коллективе», и на улице, живу,— он все. Да и в иной ткнут, не забывай, мол, на клеймо. Да, клеймо, выбраковка. И не отмыться.

Но почему, за что? Поверьте, я не убила, не ограбила, не и не избила... Нет. Просто дерзкой девчонкой, несговорчивой, упрямой. А общество-окружающие решили, я невыносима, меня изолировать. Повод же не трудно. «Ее только тюрьма!» — дословно на моя «наставница» по работе. Хотели сделать покладистой, покорной. Наверное, вообще-то качества не плохие,— получится, в все неуправляемые! Но же учитывать, люди разные, пока молоды и глупы. А у нас, кажется, всех одну остричь — легче командовать.

В общем, меня в колонию. Разлучили с ребенком, очаг. Но, поверьте, я не за переживаю. Страдаю, вижу, других людей перемолоть, перетереть, искорежить. Такие, я, а уж более провинившиеся, для создания, теперь пишут, врага. Видно, обществу для чего-то необходимо!

А уж того, наша исправительно-трудовых может кого-то исправить,— вы извините! Каким может кого-то эта дустом и система? Как вшивость (против есть два — мыло, повсюду, и наголо, «под Котовского»), бескультурье, хамство и могут кого-то к жизни?!

Простите за длинное письмо. Я вам так, мысль текла. И уж вы мое до конца, то я задержу внимание ненадолго строчками — белый стих:

Кто сказал, надоумил,

Что всяк, не на нас, —

Есть враг, и жестокий?

И уже он в преисподней.

Идет дух казенный,

И веет нищетой.

Там свободу утомленно,

А их не домой.

Написала откровенно. Извините раз.

Наталья Ф.