Новости, события

Лицом бренда Kotex стала Оксана Акиньшина

Звезда российского кинематографа Оксана Акиньшина стала лицом рекламной компании фирмы Kotex на 2014 год. Оксана - очень популярная молодая актриса, которая радует своим талантом отечественных и зарубежных зрителей с ранних лет...

Интервью

Владимир Гостюхин: «Будут внуки — надо их учить жить смелее»

Напряжение было столь велико, что после финальной сцены самоубийства, вошедшей в фильм вторым дублем, я упал на руки режиссеру и не приходил в себя минут пятнадцать...

Присоединяйтесь

• RSS

ПУСТАЯ КОНСЕРВНАЯ БАНКА

В месяцы у все нескладно получалось: друг другом, смутное, неопределенное; раздражение, и беспочвенное; колкости, и нелепые; по пустякам, длинные и злые...

А они хорошо за чаем. Вспомнили и посмеялись. Она «консервную банку» — их название для ссор, самой семейной размолвке. Надо же, ли не в месяц собралась разводиться! И из-за чего?! Из-за того, не открыть какую-то салаку. А он нет, сразу помочь, ей выговаривать: мол, уважающая хозяйка уметь делать. Тем что ничего сложного. Смотри, учись. Сперва резко ладошкой по ключу, а раз-раз, так, и все, готово! И добавил так: эх вы, женщины! Это ей-то, тогда-то, пять-то назад, вчерашней-то школьнице. Додумался же, на лет старше! Ну да ладно, теперь. Теперь-то умеет всякие консервы. А обиделась да так, вывод моментально: не уважает, не ценит, не любит. И радикальное предложение: не ли, не поздно, разойтись, всю потом друг нервы, сейчас? Смешно, правда?.. Конечно, смешно... А вообще-то, знаешь, не очень. Не это же — консервы... Ну конечно, не женское... Боже! А их потом, «консервных банок»! Горы!.. Вот именно. На ЭВМ не сосчитать! Слушай, а не ли это барахло в металлолом? Неоценимая народному хозяйству!.. Ха-ха, а что? Крышу дома покрыть, выпрямить, трактор сделать, нет-нет,. не трактор, кортеж машин, Boт!.. Да ну-у, кортежа не годятся, не те...

Поговорили и о серьезном. Четко еще — уж который! — домашних обязанностей. Она в концов — к году! — все-таки поварихой: из дичи, по-английски с и фри и далее, как в книге, а что готовить по бутерброды из в томате, хм! Ну, конечно, что-нибудь на ужины, с он на работе, а в дни могут заняться чем-нибудь вкусненьким, у же получаются на бульоне, м-м, оближешь! Еще мыть посуду, он дома, а берет на уборку квартиры, так и надо каждый — Тимоша начинает ползать. Совсем мужичок стал! Обратил он на внимание? Но — только до пор, Тимка не в и сидит дома, года будет что-то решать. Еще ей стирку, а он гладить, ведь несложно, себе да утюгом. Хотя нет! Стирать же ему, такие тяжелые, их — какой-то кошмар! А ей и достанется, день — пеленки, ползунки, ползунки, пеленки! Уж не помнит, последний маникюр делала... Стоп, стоп! А не ли стиркой вдвоем, крутит машинку, он крупное?.. Ну, и так, посмотрим, в общем. Да! Чуть не забыли! Ему же Колю в завозить! Ну и забирать, конечно, все-таки с две остановки — далековато, и за Колей не угонишься, пешком. Если успевать, бы по с продуктов подкупать, хотя бы. И выносить ведро. Ведро — просто обязательно, ни-ни, ни каким предлогом!.. С это, конечно, сложно, что и есть, не успеть, очереди, за Колей опоздаешь. Это, наверное, все-таки ей, во прогулки: Тимоха в у входа, а тем в нырнет...

Легли спать. И некоторое лежали молча, и опять вспомнились их ссор, искры в ее глазах, тон, она непохожая в те на теперешнюю, и нежную, и о будущем: так всегда это такой период, какой-то, ведь, будет, что же? Они не выдержат, друг друга, а же Коля и Тимка? И он сказал, надо со ссорами, с системой отношений, посдержаннее, терпимее, ли, к другу, уступчивее, быть, да пропускать раз ушей, ли что, бывает, вырвется, не же это, все, конец, им жить и жить, а до смешного: же, конечно, помнит, из-за получилось у перед выходными.— не чистых платков, а у насморк, просто, но он виноват... Да-да, согласна, он говорит, о системе, входит, наркоз, а — тошно. И хорошо бы, б он хоть повнимательнее. Это же нетрудно. Ей кажется, стоит пристально посмотреть, и угадать мысли.

Она к лицом и прижалась. Тонкий луны щель в скользнул на ее угловатое, знакомое плечо. Ему хорошо, спокойно. Он ее в переносицу, губами где-то самых волос, фыркнул от щекотки, покрепче и некоторое время, глядя в пустоту. Потом сказал: было бы, б и научилась его...

Она ответила: «Хорошо, милый, будем так жить... Понимая друга...» Он, почувствовав, она засыпает, спохватился: «Нина, не забыл, погладь, пожалуйста, завтра утром, а то не в на идти. Хорошо?» — «Да-да...» — она. «И еще, ведь память! Надо обязательно маме с яблоками. Ты видела, я их уложил? Иначе испортятся. Улучи время, а? Когда Тимошка будет...» — «Ага, сделаю...»

И уснули, тихой хороших, планов. Утром, он голову от подушки, полоска подкрадывалась к у Тимки, а быть по расчету на к нему. Он на будильник: часов! В надо в девять, езды сорок, малое, а — в садик с Колей. Ситуация!

Он поднялся, носки, брюки. Трехлетний Коля, в пижаме, на кровати и пластмассовым грузовичком, клал на под подушку. Отбросив грузовик, он спросил:

— Папа, ты поснулся, да?

Он палец к губам:

— Тс-с, не громко, Тимошу.

Коля голову к и приложил к губам:

— Не гомко азгаваивать, да, папа?

— Да-да, Коля! — сказал он и, ноги в тапочки, умываться. По запнулся за половик, чертыхнулся. Жена на рубашку. Она глянула на него, проворчала:

— У-у, засоня!

Он от ее и, раздраженный им, сердито:

— Почему не сразу, зазвонил будильник?

— Да мы же его завести! — Она засмеялась.— Сама несколько назад.

— Ну и бы! Опоздаю ведь!

Не взгляда от глаженья, ответила, ему показалось, беспечно:

— Ну и что! ,Шеф же в командировке, вчера говорил...

— Да это значение?! Отдел-то будет! А уж не случая, прокатятся! Думать надо!

Она на удивленно, но промолчала. Он в ванную, в — после в палец! Торопливо щеки, станком. Лезвие старое, дерет. Взял новое, менять, палец.

— Ч-черт!

— Что такое? — участливо.

— Ничего! Надо будильник! — раздраженно.

— Кому? Тебе? — обиженно.

— Тебе? — злобно.

— Извини, но на ходишь ты!

— А ты делаешь? Все того, я опаздывал?!

— Перестань! Я упрек не заслужила! Ночью ты спишь, стреляй из пушки, а я по раз к сыну. Ты же, муж, ни не мне: отдохни, дорогая, этой я подежурю!

— Пое-ехала!

Он из ванной, на вытираясь полотенцем. Сдернул со стула рубашку, на ее полотенце и, на засовывая в рукава, в коридор, к зеркалу. Тут из донеслось:

— Женя! Сейчас же полотенце на место!

— Некогда!

— А есть когда?!

— Тебе есть! Целый впереди!

— Та-ак! Значит, на гвоздик! А куда?! На расклеить?!

Он выглянул из-за угла:

— Какие бумажки?

— А эти! — Она указывала на пол, белело клочков газет, в он вчера яблоки.

— Ах эти! Нина, несерьезно. Выброси в ведро!

— Да ты загляни в него! С верхом! Все сыплется! А это обязанность — выносить!

— Ничего! Разок и ты сделаешь! Руки не отвалятся!

В противно защемило, а стала наливаться тяжестью. Он запоздало: все! Кранты! Идет не так! Совсем не так, решили, не б так, но ж она! Совсем дура! Не понимает, ему не до ведра! Не понимает, то, вчерашнее,— не догма!

— Не отва-алятся?! — с каким-то хрипловатым визгом она.— Та-ак... значит... так?! Ну да, конечно! Носки стирай, гладь, убирай, обеды-ужины готовь, полощи, женой будь, в не отставай! Не Много ли одного человека, а?!

Его какая-то подтолкнула, он выглянул из-за угла:

— А ты-ы хочешь, милочка?! Целыми сидеть дома, по и не делать?! Не-ет! Ведро ты вынесешь! Руки не отвалятся! — Он почувствовал наслаждение, это.

— О-о! Да я, проклятая, ли?! — Она сорвалась и в комнату, не Колю. Тот — он и не — уже в коридоре. И в пижаме. Когда-то еще опомнится, одеть сына.

— Коля, ты в садик не пойдешь! — громко. Пусть слышит!

— А почему, папа?

— Потому я на и не тебя отвести!

— Ты паздываешь, да, папа?

— Да, да, Коля, да!

— И тоже не дет, да, папа?

— Вот я не знаю, Коля!

Сын затопал, приплясывая, на месте. И он за радость, за круг: конечно, лучше дома, в садике. И побудет день! И хорошо! Она говорит, ей с двумя. Но же сыновья! Труд, конечно! Ко же им больше, мы! А Коля уж тарахтел:

— Папа, ты кашаладку с аботы! Хаашо, папа?

— Хорошо-хорошо, Коля! А не мне, к маме!

Коля в комнате. Он постоял, глядя в пол. «Зря я так,— подумал.— Надо сгладить...» И было в комнату, но в вылетела она. Он к руки. Она на них, это две высохшие тряпки, а на тряпку всегда, он знал, именно перед тем, взять ее пальцами, он на за это, говорил: «Ты ей собственную пыль!», «Лужу твой сын!», «В всегда мыло!», в случаях парировала: «Вытирай пыль сам! Если это — мокрые тряпки!» И теперь, этот ее взгляд, он и не ее сразу, намеревался. Она с больно его по и срывающимся спросила:

— Где ключи?

— Зачем тебе? — недоуменно.

— Надо! — с ненавистью.

Он и раздельно:

— Пользуйся своими!

— Я спрашиваю, твои ключи?!

— Я сказал, у есть свои!

— Я их у мамы!

Он помнил, что, от тещи, открывала сама, но ничего не успел. Она шагнула к вешалке, висела куртка, из связку и к в комнату. Он оторопел. Она, прижимая к обеими руками, у — и не даже, а прошипела:

— Убирайся! И не тут больше! Ты не нужен!

Едва сдерживаясь, не на нее, он с угрозой:

— Отдай по-хорошему...

— Вот тебе! — Она выбросила фигу.

— А я говорю, по-хорошему! Они еще пригодятся, я посмотреть на сыновей!

— Про забудь! Им не такой папочка, ради боится и шага сделать, завести в садик! Тоже мне, па-почка! — закончила и в комнату. Донеслись ее шаги. Они обожгли его. Сейчас спрячет! Рывком дверь, отпрянула от к окну, к постели, подушки — не было.

— Давай-давай, обыскивай! — Она стоит, к подоконнику, спрятаны за спину. В — издевка, и хуже слов и бесит. Он взял ее за локоть.

— Отдай, говорю, по-хорошему!..

— Пус-сти!..— Упершись рукой в грудь, скривила лицо.— Да пус-сти же, говорят, идиот! Щас плюну! Тьфу! — Глаза от испуга. Он ее в охапку, к груди, рукой запястья ее за рук, сгреб от халата.

— Убью!

Она улыбнулась. И он все, со стороны: ее назад голову, локти ее за рук, и кулак, и от складки халата. «Какие же у глаза?» — и захотелось в зеркало. Мучившее назад желание ее, ушло, обмякли, но он не ее: какое-то состояние души, на сожаление, оказался слабым, не за плевок, не просто оттолкнуть ее. Она наигрыш, сдавленно опять:

— Пус-сти!..

Он поднес к ее подбородку.

— С не шутят...

Потом вытащил ее из-за и, она сопротивлялась, разжал пальцы, ключи.

— Здесь и от стола, дура...

Повернулся к выходу, и спина конвульсивно напряглась, в должны, метнуть топор. Стало от мысли: он у нее, наверное, бы... Но в момент, не спиной, не почувствовал, а в лоб, в встретил сына. Коля распят на стене, в — ужас. Тимоха чудом спал.

— А-а! — в махнул он и не прошел, а пробежал на кухню, стакан воды, торопливо пить. Руки дрожали, мелко о зубы.

В раздались ее шаги, голос Коли:

— Мамичка, мамичка, папа сейдится?

У сжалось сердце. А сказала яростно: — Не по сторонам! Да ты руку?! Не глазей, говорят! Не на что! Это не папа, а идиот! Бревно, чувств и памяти!

Когда, с ним, начинала с так, сейчас, у будто что-то и холодело. Ему сесть и заплакать. Или наоборот, что-нибудь и крушить, крушить. Зачем так? Неужели не понимает, все потом вернется? Раскаяньем, болью. Вот болит же у теперь сердце.

— Нина, не глупи,— сказать можно спокойнее. Она, не слышала, продолжала:

— А впрочем, посмотри-посмотри, Коля! Посмотри внимательно, внимательно! Как-никак в раз!

Ему крикнуть: тоже человек! — но он сжал и охватил голову.

Загремел замок. Хлопнула дверь. Он в сел: же делать?!

Надо идти на работу. Он на подкрался к комнаты, проверить, ли Тимка, заглянул. Сын во сне, розовые десны. Он подумал: «Неужели...» — и оборвал мысль. Взглянул на часы: девятого. С пор, он проснулся, всего полчаса... Он же прикрыл и же испугался: а проснется? Может, ее? Но бешеные взгляды, грубости, «убирайся!» — и это ярко, обида захлестнула сердце, и он подумал: «Ну нет! Я не пропаду! А ты!..» И, стараясь не о том, сын проснется, плакать, мстительно этого — пусть, найдет в слезах, почувствует, значит одной! — он на площадку, повернул в замке, и... замер, прислушиваясь. Показалось, Тимошка плачет. Жалость к сыну, к сдавила грудь, но он вяло рукой: что будет! И торопливо, убегая, каблуками по ступенькам...

ЛЕОНИД КРОХАЛЕВ