Новости, события

Лицом бренда Kotex стала Оксана Акиньшина

Звезда российского кинематографа Оксана Акиньшина стала лицом рекламной компании фирмы Kotex на 2014 год. Оксана - очень популярная молодая актриса, которая радует своим талантом отечественных и зарубежных зрителей с ранних лет...

Интервью

Клара Новикова: "Для меня нет запретных тем"

Раньше мне казалось, что, если целый вечер выступает один артист разговорного жанра,— это скучновато. Но на концерте Клары Новиковой убедилась, насколько была не права. Как она умеет общаться с залом! Да и зал, казалось, превратился в единое целое, внимал артистке, затаив дыхание. И смеялся, просто до изнеможения.

Присоединяйтесь

• RSS

ПУСТАЯ КОНСЕРВНАЯ БАНКА

В месяцы у все нескладно получалось: друг другом, смутное, неопределенное; раздражение, и беспочвенное; колкости, и нелепые; по пустякам, длинные и злые...

А они хорошо за чаем. Вспомнили и посмеялись. Она «консервную банку» — их название для ссор, самой семейной размолвке. Надо же, ли не в месяц собралась разводиться! И из-за чего?! Из-за того, не открыть какую-то салаку. А он нет, сразу помочь, ей выговаривать: мол, уважающая хозяйка уметь делать. Тем что ничего сложного. Смотри, учись. Сперва резко ладошкой по ключу, а раз-раз, так, и все, готово! И добавил так: эх вы, женщины! Это ей-то, тогда-то, пять-то назад, вчерашней-то школьнице. Додумался же, на лет старше! Ну да ладно, теперь. Теперь-то умеет всякие консервы. А обиделась да так, вывод моментально: не уважает, не ценит, не любит. И радикальное предложение: не ли, не поздно, разойтись, всю потом друг нервы, сейчас? Смешно, правда?.. Конечно, смешно... А вообще-то, знаешь, не очень. Не это же — консервы... Ну конечно, не женское... Боже! А их потом, «консервных банок»! Горы!.. Вот именно. На ЭВМ не сосчитать! Слушай, а не ли это барахло в металлолом? Неоценимая народному хозяйству!.. Ха-ха, а что? Крышу дома покрыть, выпрямить, трактор сделать, нет-нет,. не трактор, кортеж машин, Boт!.. Да ну-у, кортежа не годятся, не те...

Поговорили и о серьезном. Четко еще — уж который! — домашних обязанностей. Она в концов — к году! — все-таки поварихой: из дичи, по-английски с и фри и далее, как в книге, а что готовить по бутерброды из в томате, хм! Ну, конечно, что-нибудь на ужины, с он на работе, а в дни могут заняться чем-нибудь вкусненьким, у же получаются на бульоне, м-м, оближешь! Еще мыть посуду, он дома, а берет на уборку квартиры, так и надо каждый — Тимоша начинает ползать. Совсем мужичок стал! Обратил он на внимание? Но — только до пор, Тимка не в и сидит дома, года будет что-то решать. Еще ей стирку, а он гладить, ведь несложно, себе да утюгом. Хотя нет! Стирать же ему, такие тяжелые, их — какой-то кошмар! А ей и достанется, день — пеленки, ползунки, ползунки, пеленки! Уж не помнит, последний маникюр делала... Стоп, стоп! А не ли стиркой вдвоем, крутит машинку, он крупное?.. Ну, и так, посмотрим, в общем. Да! Чуть не забыли! Ему же Колю в завозить! Ну и забирать, конечно, все-таки с две остановки — далековато, и за Колей не угонишься, пешком. Если успевать, бы по с продуктов подкупать, хотя бы. И выносить ведро. Ведро — просто обязательно, ни-ни, ни каким предлогом!.. С это, конечно, сложно, что и есть, не успеть, очереди, за Колей опоздаешь. Это, наверное, все-таки ей, во прогулки: Тимоха в у входа, а тем в нырнет...

Легли спать. И некоторое лежали молча, и опять вспомнились их ссор, искры в ее глазах, тон, она непохожая в те на теперешнюю, и нежную, и о будущем: так всегда это такой период, какой-то, ведь, будет, что же? Они не выдержат, друг друга, а же Коля и Тимка? И он сказал, надо со ссорами, с системой отношений, посдержаннее, терпимее, ли, к другу, уступчивее, быть, да пропускать раз ушей, ли что, бывает, вырвется, не же это, все, конец, им жить и жить, а до смешного: же, конечно, помнит, из-за получилось у перед выходными.— не чистых платков, а у насморк, просто, но он виноват... Да-да, согласна, он говорит, о системе, входит, наркоз, а — тошно. И хорошо бы, б он хоть повнимательнее. Это же нетрудно. Ей кажется, стоит пристально посмотреть, и угадать мысли.

Она к лицом и прижалась. Тонкий луны щель в скользнул на ее угловатое, знакомое плечо. Ему хорошо, спокойно. Он ее в переносицу, губами где-то самых волос, фыркнул от щекотки, покрепче и некоторое время, глядя в пустоту. Потом сказал: было бы, б и научилась его...

Она ответила: «Хорошо, милый, будем так жить... Понимая друга...» Он, почувствовав, она засыпает, спохватился: «Нина, не забыл, погладь, пожалуйста, завтра утром, а то не в на идти. Хорошо?» — «Да-да...» — она. «И еще, ведь память! Надо обязательно маме с яблоками. Ты видела, я их уложил? Иначе испортятся. Улучи время, а? Когда Тимошка будет...» — «Ага, сделаю...»

И уснули, тихой хороших, планов. Утром, он голову от подушки, полоска подкрадывалась к у Тимки, а быть по расчету на к нему. Он на будильник: часов! В надо в девять, езды сорок, малое, а — в садик с Колей. Ситуация!

Он поднялся, носки, брюки. Трехлетний Коля, в пижаме, на кровати и пластмассовым грузовичком, клал на под подушку. Отбросив грузовик, он спросил:

— Папа, ты поснулся, да?

Он палец к губам:

— Тс-с, не громко, Тимошу.

Коля голову к и приложил к губам:

— Не гомко азгаваивать, да, папа?

— Да-да, Коля! — сказал он и, ноги в тапочки, умываться. По запнулся за половик, чертыхнулся. Жена на рубашку. Она глянула на него, проворчала:

— У-у, засоня!

Он от ее и, раздраженный им, сердито:

— Почему не сразу, зазвонил будильник?

— Да мы же его завести! — Она засмеялась.— Сама несколько назад.

— Ну и бы! Опоздаю ведь!

Не взгляда от глаженья, ответила, ему показалось, беспечно:

— Ну и что! ,Шеф же в командировке, вчера говорил...

— Да это значение?! Отдел-то будет! А уж не случая, прокатятся! Думать надо!

Она на удивленно, но промолчала. Он в ванную, в — после в палец! Торопливо щеки, станком. Лезвие старое, дерет. Взял новое, менять, палец.

— Ч-черт!

— Что такое? — участливо.

— Ничего! Надо будильник! — раздраженно.

— Кому? Тебе? — обиженно.

— Тебе? — злобно.

— Извини, но на ходишь ты!

— А ты делаешь? Все того, я опаздывал?!

— Перестань! Я упрек не заслужила! Ночью ты спишь, стреляй из пушки, а я по раз к сыну. Ты же, муж, ни не мне: отдохни, дорогая, этой я подежурю!

— Пое-ехала!

Он из ванной, на вытираясь полотенцем. Сдернул со стула рубашку, на ее полотенце и, на засовывая в рукава, в коридор, к зеркалу. Тут из донеслось:

— Женя! Сейчас же полотенце на место!

— Некогда!

— А есть когда?!

— Тебе есть! Целый впереди!

— Та-ак! Значит, на гвоздик! А куда?! На расклеить?!

Он выглянул из-за угла:

— Какие бумажки?

— А эти! — Она указывала на пол, белело клочков газет, в он вчера яблоки.

— Ах эти! Нина, несерьезно. Выброси в ведро!

— Да ты загляни в него! С верхом! Все сыплется! А это обязанность — выносить!

— Ничего! Разок и ты сделаешь! Руки не отвалятся!

В противно защемило, а стала наливаться тяжестью. Он запоздало: все! Кранты! Идет не так! Совсем не так, решили, не б так, но ж она! Совсем дура! Не понимает, ему не до ведра! Не понимает, то, вчерашнее,— не догма!

— Не отва-алятся?! — с каким-то хрипловатым визгом она.— Та-ак... значит... так?! Ну да, конечно! Носки стирай, гладь, убирай, обеды-ужины готовь, полощи, женой будь, в не отставай! Не Много ли одного человека, а?!

Его какая-то подтолкнула, он выглянул из-за угла:

— А ты-ы хочешь, милочка?! Целыми сидеть дома, по и не делать?! Не-ет! Ведро ты вынесешь! Руки не отвалятся! — Он почувствовал наслаждение, это.

— О-о! Да я, проклятая, ли?! — Она сорвалась и в комнату, не Колю. Тот — он и не — уже в коридоре. И в пижаме. Когда-то еще опомнится, одеть сына.

— Коля, ты в садик не пойдешь! — громко. Пусть слышит!

— А почему, папа?

— Потому я на и не тебя отвести!

— Ты паздываешь, да, папа?

— Да, да, Коля, да!

— И тоже не дет, да, папа?

— Вот я не знаю, Коля!

Сын затопал, приплясывая, на месте. И он за радость, за круг: конечно, лучше дома, в садике. И побудет день! И хорошо! Она говорит, ей с двумя. Но же сыновья! Труд, конечно! Ко же им больше, мы! А Коля уж тарахтел:

— Папа, ты кашаладку с аботы! Хаашо, папа?

— Хорошо-хорошо, Коля! А не мне, к маме!

Коля в комнате. Он постоял, глядя в пол. «Зря я так,— подумал.— Надо сгладить...» И было в комнату, но в вылетела она. Он к руки. Она на них, это две высохшие тряпки, а на тряпку всегда, он знал, именно перед тем, взять ее пальцами, он на за это, говорил: «Ты ей собственную пыль!», «Лужу твой сын!», «В всегда мыло!», в случаях парировала: «Вытирай пыль сам! Если это — мокрые тряпки!» И теперь, этот ее взгляд, он и не ее сразу, намеревался. Она с больно его по и срывающимся спросила:

— Где ключи?

— Зачем тебе? — недоуменно.

— Надо! — с ненавистью.

Он и раздельно:

— Пользуйся своими!

— Я спрашиваю, твои ключи?!

— Я сказал, у есть свои!

— Я их у мамы!

Он помнил, что, от тещи, открывала сама, но ничего не успел. Она шагнула к вешалке, висела куртка, из связку и к в комнату. Он оторопел. Она, прижимая к обеими руками, у — и не даже, а прошипела:

— Убирайся! И не тут больше! Ты не нужен!

Едва сдерживаясь, не на нее, он с угрозой:

— Отдай по-хорошему...

— Вот тебе! — Она выбросила фигу.

— А я говорю, по-хорошему! Они еще пригодятся, я посмотреть на сыновей!

— Про забудь! Им не такой папочка, ради боится и шага сделать, завести в садик! Тоже мне, па-почка! — закончила и в комнату. Донеслись ее шаги. Они обожгли его. Сейчас спрячет! Рывком дверь, отпрянула от к окну, к постели, подушки — не было.

— Давай-давай, обыскивай! — Она стоит, к подоконнику, спрятаны за спину. В — издевка, и хуже слов и бесит. Он взял ее за локоть.

— Отдай, говорю, по-хорошему!..

— Пус-сти!..— Упершись рукой в грудь, скривила лицо.— Да пус-сти же, говорят, идиот! Щас плюну! Тьфу! — Глаза от испуга. Он ее в охапку, к груди, рукой запястья ее за рук, сгреб от халата.

— Убью!

Она улыбнулась. И он все, со стороны: ее назад голову, локти ее за рук, и кулак, и от складки халата. «Какие же у глаза?» — и захотелось в зеркало. Мучившее назад желание ее, ушло, обмякли, но он не ее: какое-то состояние души, на сожаление, оказался слабым, не за плевок, не просто оттолкнуть ее. Она наигрыш, сдавленно опять:

— Пус-сти!..

Он поднес к ее подбородку.

— С не шутят...

Потом вытащил ее из-за и, она сопротивлялась, разжал пальцы, ключи.

— Здесь и от стола, дура...

Повернулся к выходу, и спина конвульсивно напряглась, в должны, метнуть топор. Стало от мысли: он у нее, наверное, бы... Но в момент, не спиной, не почувствовал, а в лоб, в встретил сына. Коля распят на стене, в — ужас. Тимоха чудом спал.

— А-а! — в махнул он и не прошел, а пробежал на кухню, стакан воды, торопливо пить. Руки дрожали, мелко о зубы.

В раздались ее шаги, голос Коли:

— Мамичка, мамичка, папа сейдится?

У сжалось сердце. А сказала яростно: — Не по сторонам! Да ты руку?! Не глазей, говорят! Не на что! Это не папа, а идиот! Бревно, чувств и памяти!

Когда, с ним, начинала с так, сейчас, у будто что-то и холодело. Ему сесть и заплакать. Или наоборот, что-нибудь и крушить, крушить. Зачем так? Неужели не понимает, все потом вернется? Раскаяньем, болью. Вот болит же у теперь сердце.

— Нина, не глупи,— сказать можно спокойнее. Она, не слышала, продолжала:

— А впрочем, посмотри-посмотри, Коля! Посмотри внимательно, внимательно! Как-никак в раз!

Ему крикнуть: тоже человек! — но он сжал и охватил голову.

Загремел замок. Хлопнула дверь. Он в сел: же делать?!

Надо идти на работу. Он на подкрался к комнаты, проверить, ли Тимка, заглянул. Сын во сне, розовые десны. Он подумал: «Неужели...» — и оборвал мысль. Взглянул на часы: девятого. С пор, он проснулся, всего полчаса... Он же прикрыл и же испугался: а проснется? Может, ее? Но бешеные взгляды, грубости, «убирайся!» — и это ярко, обида захлестнула сердце, и он подумал: «Ну нет! Я не пропаду! А ты!..» И, стараясь не о том, сын проснется, плакать, мстительно этого — пусть, найдет в слезах, почувствует, значит одной! — он на площадку, повернул в замке, и... замер, прислушиваясь. Показалось, Тимошка плачет. Жалость к сыну, к сдавила грудь, но он вяло рукой: что будет! И торопливо, убегая, каблуками по ступенькам...

ЛЕОНИД КРОХАЛЕВ