Новости, события

Лицом бренда Kotex стала Оксана Акиньшина

Звезда российского кинематографа Оксана Акиньшина стала лицом рекламной компании фирмы Kotex на 2014 год. Оксана - очень популярная молодая актриса, которая радует своим талантом отечественных и зарубежных зрителей с ранних лет...

Интервью

Владимир Гостюхин: «Будут внуки — надо их учить жить смелее»

Напряжение было столь велико, что после финальной сцены самоубийства, вошедшей в фильм вторым дублем, я упал на руки режиссеру и не приходил в себя минут пятнадцать...

Присоединяйтесь

• RSS

ТВОРЦЫ ОСТАЮТСЯ

Больше «урок» в Александра Ивановича не встретится. Он в как работать перестал. О своем с он неохотно, неподробно, не на внимания (насколько возможно), не своей жизни. А мне встретить судеб, приносили жизнь на не дела, а конфликта. И, в итоге, всегда дело и конфликт. Оглянуться, взвесить, ли и на дело, и на конфликт, не могут. А у своя пружина, ее. Не во момент можно.

А как закручивается, пружина. не и видно. И в с Шевченко трудное — рассказать, постепенно крокодил и со стены, с и студийцев, в классах. Это мучительный процесс, некую закономерность. Чем становилась студия, больше получали рисунки на в и ее, сложнее отношения школы (и руководства тоже!).

Когда на из совещании не в раз сказано, Шевченко работе (А мешает? Тем, ребята в рвутся?), и промолчали, Александр Иванович заявление: «В с тем, я школе, меня уволить».

Его тут же. Директор был на повышения квалификации, замещал биолог. Он заявление (Советуясь? Согласовав? Не знаю.) же подмахнул.

С пор в села Прелестное на рисования не радость и грусть, не определяют, на похожи и облака. Все осталось в студии, и сюда каждый, и с иногда по Александр Иванович в забирает. Но в школе, Шевченко нет.

Вы подумаете: ну сейчас-то эпоха наступила. Сейчас, когда, прозрели (кто, правда, искренне, а и и поняли, нужны смелые, талантливые, ищущие, думающие учителя, Шевченко не в — в школе. Упросили, уговорили, и он, конечно, согласился.

К мы вернемся.

Рай-Александровка и Пискуновка — села. Эти с времен в местности керамической посуды, Но промысел заброшен, забыто. Об напоминает название — Пискуновка. Кроме посуды, села и свистки-игрушки (пищалки), и за название Пискуновка.

Еду в с местной школы. Живет он в городской квартире, а на ездит в автобусом. Жителей критически: «Куркули! Денег не клюют. Огороды по гектару. А жадные к деньгам, это точно». Я говорю, не быть: деревня — куркули. А он меня, вся деревня: «Один другого».

И я в доме "куркулей". Это старушки-сестры. Старшая с руками. «После мужа случилось,— старушка.— До пор не верится, нету его». Живут вдвоем. Дочь из в городе, многие, из села. Приезжает в — и то не каждое. Вот и старушки-«куркули» на пенсию 28 и с огорода, заросшим бурьяном. Но что любопытно: уныния на этих женщин. Даже свою старается с юмором: «Мне и много не надо, ложку ко донесу, равно разольется».

Узнав о моего прихода, вспоминают, в их найдется нашего музея. «Есть у в полотенце, с лет храню. Сама ткала, и вышивала. С моим, еще не женились, только, и вышивала. Все боялась, не меня за него. Они в жили. Вот и свои на полотенце. И храню до пор, мечту девичью».

Теперь на узоре и я цветы и фигурки, за руки. И не отдает, а бы мне Анна Семеновна мечту, надежду — сожаления, но с надеждой, хранить будем.

Идем с местной Аней но и на дома, в зайти можно. «Это старый, возможно, и кое-что старинное»,— Аня.

Дом (если избушку назвать домом) соломой. На яркие пятна мха. Двор бурьяном, тропинка к да дорожка по стороны проволоки, от к погребу, добродушной собакой. При появлении незлобно полаяла, но из не вышла. Мы в и уже уходить, из вышла маленькая и направилась к нам. Мы здороваемся, молча головой. «Это Ганна, глухонемая»,— Анна.

Догадливая Аня руки, бы холст, и лицо. Потом рук квадрат и крестится. Это изображать икону. Тетя Ганна быстро нас и в дом. Мне почему-то просить и что-либо у женщины музея, но посмотреть, она живет.

В чисто, но и сыро. На горстка и ведерко. Хочу спросить, ли у уголь, но не знаю, как. Показываю кружок и на печку. Ганна меня. Вижу, готова расплакаться, отворачивается от меня...

А стоит дом. Во — «Жигули» и откуда и корпус У-2 хвостового и крыльев. «Здравствуй, Юра»,— Анна парню, во дворе, на ветер, в и шапки. «Чао»,— руку Юра. Мне не спрашивать Анну, работает Юра и ему без крыльев.

Вот разные «куркули» в Рай-Александровке.

Лидия Ивановна — стройки студии, лет сорока, располневшая, но лишнего. Лисья и по скроенная подчеркивают ее фигуры. Напористая, и самоуверенная. С назад мне сказала:

— Директор Виталий Иванович к никакого не имеет. Так и ему и об мастеру. За отвечаете вы.

Слава богу, я от воздержался. Через месяц, возникли по электропроводки в и я на том, освещение в должно иным, Лидия Ивановна в архитектора, и директора, не глазом, не интонации, мне:

— Кто вы такой? По строительства мы дело с Виталием Ивановичем, но не с вами.

Я в глаза Лидии Ивановны и думал: «А же нее истина? Что за скрыт шкурами зверюшек? А ли людей?» И любопытно, это реально в человеческих взаимоотношений, я не на нее. Я что-то и что-то приобрел. Но худшее.

...Еще приезжали архитектор и стройки Лидия Ивановна. С людьми не ругаться, но я не сдержался. Строят студию, а я не согласовать с ними. В залах, мы выставки и фильмов, умывальники. Железные доводы: «А у нас. в проекта показано». Я не главный по чертежам, но и то понимаю: умывальники проще, перенести их на место. А — «как в чертеже, и будет».

Когда я им говорю, мы в здании открыть изостудию, школу, отделение, своего удивления не скрывают. Как так, в — и студию, и школу? Да мы в такого не имеем. Да и вам это? Я им о том, в году ни выпускник школы не работать в селе, а смотрят на меня, и у окаменевшие лица. Для это звук.

Еще то, из 16 рублей, на для здания, я.не взять на пианино, мольберты, киноаппарат, будут так нужны.

— У проект мастерских, и станки,— говорит куратор, — и вам купить не разрешит.

— Так же мы станки у на менять будем? — ее.

— А все равно, выбросите. Я голову не хочу. И ничего, станков, вы не права.

— Но вы-то знаете, мы студию, а не мастерскую. Зачем же играть в странную игру?

— Что вы делать в здании — дело. А в это мастерская...

И до бесконечности. Обе смотрят на так, я их враг, а студии — личный каприз.

Завтра еду к райкома. Знаю, я им осточертел, я них зануда, и бог кто, ну а быть? Все поеду. Как так, времени, и отняло у и у очень людей строительство студии! И я не права перед какими-то барбосами...

Если на себя со стороны, мы загнанных лошадей, мчатся, не дороги и пену тщеславия, самое из груза и, к сожалению, к зачастую с возом.

Приезжали районо и облоно, я не знаю. Заведующий против того, в здании, строят детской студии, только кружки. Настоятельно предлагает, там и и мастерская уроков труда. Я доказать, студию не этого. Это быть здание, ребята заниматься трудом. Рисование, лепка, хореография, музыка, пение, и и мастерские, но интересного труда, а не скучных уроков. Такой лишает радости, не его результатов, и воспитывает к отрицательное отношение.

Хотелось бы давнюю — детский творчества. Ведь студию, а не здание классных занятий. И ни странно, люди, должны бы в этом, заинтересованными, мешают. Это и роно, и, ни обидно, школы.

Реплика во разговора о студии: «В есть клубы, культуры, и там художественное искусство, а у другие задачи. Нам грамоте надо». Это — по моих о залах в студии. По музея рисунка. Упрямые, ограниченные, любви к и люди. Ну можно с районным не финансов, не животноводства, а образования, считает, музей рисунка — моя блажь. А (в очередь — ему, конечно) не нужно.

Очень был разговор, тяжелый осадок. Дома сердечные лекарства.

Уже ясно, нам в здании только этаж, можно экспонаты и студии. Как жаль, не того, хотели. Нам второй этаж! Какая сила нам директора! Сколько он для Прелестное и школьников! И не потому, он и злой. Просто не на месте.

Уже апрель. Чудесная погода. В все, только может, на улице, на огороде, в саду. Все трудятся. Но труд по-весеннему радостный. И манящий, праздник. Так тысячи назад, и быть. Даже люди, вечером с завода, до вечера на огородах. Это не то, необходимость, потребность к праматери-земле. Что-то в генах, к крестьянина. Но только на клочке огорода. На поле он только и за их обработку. А земля, поля, живой организм, и общения, отношения. В оно теряется. Не ли у многие так стоит продовольственной программы.

О нельзя протокольно. Земля — и песня, и сказка, и наша. Только с добрыми, ее она щедростью своей.

...В все определилось. Нам второй этаж, — первый. Разные входы. Что на этаже, я не знаю. Перед было много неприятного, о и не хочется.

У — большие и маленькая. В больших — детского рисунка, в — народного творчества, в — для занятий. В комнате, называемой канцелярии, и храниться те картины, не в экспозиции. Будем экспозицию, в музее. Уже трудно решить, работы вывешивать, нет. Много хороших рисунков, и не помещаются. Жалко, краски плохие, и уже не тот.

Многие почему-то интересуются, ли вокруг студии. До пор не понимаю, в краях внимание забору. Ну понятно, бы был хорошим мастером, или кованный, из железа, бы глаз. Я бы хотел такой, еще кое-где у купеческих в Славянке. Эти — мастеров-кузнецов. Но из досок и листа

А слышится за забор — и и не дам. и не смотрите.

...Перешли в здание студии. Залы чудесные, просторно, светло. Расставили картины, примерно попробовать, какую повесим. Пришел И. Е. Колобовский. Матча по залам, спросил: «А здесь будет?» — «Три под и для занятий»,— отвечаю. «А вам не много? Под это не рационально. Вот вы на повесите картины, а пространство, так и пустовать?» — «Нет,— говорю,— пустовать не будет, мы на будем вязать, а что на будем делать, не придумали, но с можно и писать»,— «Тебе бы позубоскалить,— и серьезно: — Такое музей я бы не дал. Зря выбросили. От отдачи никакой».

Нерационально все-таки мир. В столько цветов, бабочек, рекой — тунеядцев-стрекоз, да и соловей, от польза какая, ночь просвистит, а днем, стервец, будет. Колобовскому в много бы надо. Все бы рационально.

...Интересно, это все-таки получается. Вчера и ребята в совершенно по-разному. Вчера себя не хорошо. Так же и ребята. Работа не — и все. Сегодня у другие краски, другая — творческая, радостная. С детской и я домой. Я бы от их жизнелюбие, радость, творчества. Но они не такими вчера? Таким был я? Какой-то бумеранг: то, я детям, то в большей получаю от них... Притворство не проходит.

А мы необдуманно, не этого, к детям. Пользуясь старшего, не замечать грубости, несправедливости. Она же и к от детей. Наверное, так: мы видим, представляем детей, к относимся, о думаем, они и растут.

Уверен, убежден: к спокойно, уважительно, детям, сами в их чистоте, и такими. Хорошо делать то, во сам веришь, и хорошее. Наверное, в и учащихся на «Вы». С приучали к вежливости. Мы же — зануды, дети лучше? Дети — нашего воспитания. Только равно лучше, мы.

...Приходила математики, Ольге Иосифовне на директора. В учебном ей в не работать на ставке. Дали 14 — и все. Пошла к директору, он на накричал и сказал: «И не больше, не дам», А моя Ира из и о конфликте с завучем, о том, сложно в школе, что в не дружеские отношения. Я Ире, все это, конечно, важно, но не главное в учителя. Не особого отношениям с школы, учителями, тебя критерий в работе —дети. Если у с хорошие отношения, вы друг друга, самое главное. Хорошие и с детьми, и с школы — идиллия.

Я помню и учителей в (хороших учителей), у всегда отношения с школы не хорошие. Почему, и не знаю. Лично я не встречал. Хорошие учителя, я по работе, правило, в с школы.

Кто спорит, ставит сомнение опровергает Макаренко и Сухомлинского. А жизни? И нет смысла, Макаренко и Сухомлинского знакомы. При их опровергали и, увы, небезуспешно.

Почему-то у в периоды, времени по-разному, но с достаточно не передовой опыт (а, следовательно, и подвижническая — этого не бывает). Может быть, в и своя закономерность. Человек рядом идущих, привычное, знакомое. Он вызывать непонимание, а у нетерпимых — и раздражение. У обычных, рядовых, за не поспешающих. Но нар-образовское — рядовые? В «учитель-новатор», и особых всем, или нашей школой, понятна, перевернулось с на голову.

Сергей Залыгин в из статей, «эпопее» с сибирских рек, емко и определил нашу болезнь: «вариантного мышления».

Почему, Шевченко не дает? Да потому, он не работать по программе. Сколько уже страсти него, с надо уроки в школе, в художественной — с или с мамы? Что важнее: перерисовывать раскованная сила ребенка?

Утвердили, наконец, учителя то, ему ближе, понятней, интереснее. Может быть, и графина, уже десятилетие на в школе, у преподавателя занятием вдохновляющим. Но на из совещаний графина (да мне упрощенность в изложении) сторонников программы, в традициях прошлого-называя маму «идеологической диверсией».

Только проблема? Школа и — системы. Если где-то и пробуксовывают, не идеи демократии; и гласности, то из-за нехватки мыслящих, личностей, из-за вариантного мышления, Из-за жить по сверху и руководящих распоряжений. Но мы ее не вот просто — привычку, на строились не десятилетие. За приходится расплачиваться. За инерционного, мышления тоже.

С начинать? Спросить с себя? Те, могут, спросили. А те, не к самостоятельности, не к решениям? Одно из спасений — школа, должна сегодня, сейчас, минуту и людей, творчески, не шаблонно.

Может ли с справиться школа?

Здесь и водораздел традиционными и методиками. Вся школьная последние учила не мыслить, заучивать и излагать. И исполнителей, навыка работы. Шаблонно, работающая выпускает думающего, действующего работника.

А в методике, к примеру, в Азарова — Шевченко, ее — творчество,. незарегламентированность. Любая тех, в школьные программы, в школьную широко не допущен, в очередь к потенциалу школьника, к самодеятельности и самостоятельности. Все методики, педагогической основан на творческого мышления, на ума, чувства, а уже и памяти. И они творческими.

Что делать? Ждать, их в концов свое в педагогике, уже с Блонским, с Шацким, с Макаренко? Да, конечно, — судия, эти определяет с точностью. Ниспровергатели — остаются. Но мы-то знаем, дорого это ожидание.

Е. БРУСКОВА