Интервью

Спартак Мишулин: «Людям надо говорить хорошие слова каждые пять минут»

... Я порадовалась за Спартака Васильевича, что есть у него настоящий друг и надежная семья; поняла, что главное в этот человеке — доброта и любовь к людям, и от души пожелала ему новых ролей в его родном театре, а нам новых встреч с любимым артистом.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

"Хочу в 9 Мая!.."

Говорят, браки заключаются на небесах. Не знаю. Но одна «небесная» история, несомненно, повлияла на мою судьбу.

Мы познакомились 9 Мая, в День Победы, в гостях у общих друзей. В доме, одетом в розовый гранит, на улице Горького, нынешней Тверской. Гранит, по слухам, был привезен по приказу Гитлера для сооружения Триумфальной арки. Поторопился фюрер. Не вышло!

Москва праздновала девятую годовщину победы над Германией. В те годы город еще жил энергией, которой его зарядил победный сорок пятый. И этот «праздник со слезами на глазах» любили все. Особенно мы, повзрослевшие дети войны. Собрались вскладчину и, далеко не ротшильды, пировали широко, вкусно — с крабами и икрой. Вспоминали пайки серого хлеба по карточкам, длинные очереди за керосином, потухшие окна, тревожный вой сирены по ночам. У каждого была своя война, свои потери. Но все осталось позади. Впереди была жизнь на подъеме и надежды, надежды...

Мы дурачились, танцевали до упаду, хором пели родную, фронтовую «Землянку» и волшебную «Серенаду» Гленна Миллера. За веселым гвалтом я не сразу заметила сидевшего в дальнем углу застенчивого юношу в очках. Он молчал, и, казалось, ничто вокруг не занимало его. Но, когда я собралась уходить, очкарик возник в прихожей и тихо, но твердо сказал: «Меня зовут Виктор. Я провожу вас?»

Жила я в Черемушках, путь неблизкий, и я охотно согласилась. Мы вышли в вечереющий праздничный город. Было по-весеннему тепло. Многие окна были уже открыты, и из каждого слышалась музыка. Отблеск веселого света лежал на лицах прохожих. Пахло духами «Красная Москва», ландышами и еще чем-то неуловимым, будоражащим, чем пахнет только весна.

Моего спутника точно подменили. Да он вовсе не молчун. Он остроумен, изящен, ироничен. А его начитанности позавидовал бы любой филолог. Нам было легко и просто вдвоем. Когда один начинал говорить, другой мог подхватить и продолжить мысль. С радостью мы обнаруживали много общего.

Оба любили Блока и Паустовского. Бегали в театр на лишний билетик. Скучали в опере. Окончили школу с золотой медалью. Обожали тишину читального зала, походы за грибами осенним утром и письма «до востребования». Плохо знали живопись. Но в Пушкинском музее обоих притягивал «золотой» Гоген с тайным жаром его полотен; в Третьяковке — горестный, «лиловый» Врубель... Иногда наши пристрастия не совпадали: он любил солянку и шахматы, я предпочитала жареный картофель и настольный теннис... Так, болтая о разных разностях, мы дотопали до Калужской заставы и остановились у Нескучного сада.

— Не странно ли? — сказал Виктор.— Во времена Тургенева сюда выезжали на дачу. Ехали в экипажах, на лошадях. А мы вот пешочком дошли. Все изменилось за сто лет. Другими стали масштабы времени и пространства. Но природа человека осталась той же. Помните, в повести «Первая любовь» герой, гуляя в Нескучном, испытывал те же чувства, что и мы теперь. Кстати, было это 9 мая... только столетие назад. Отметим «юбилей»?

Несмотря на поздний час, в парке было многолюдно, расцвечено, где-то внизу на набережной играл духовой оркестр. Мы ушли в конец сада — туда, где поросшие липами овраги так и манили сбежать с крутого склона и, не переводя дыхания, вскарабкаться на противоположный «берег». Я оказалась проворнее. А может быть, он из врожденного душевного такта играл «в поддавки»?.. В очередной раз догнав, он повернул меня лицом к себе и произнес: «Будьте моей женой! Прошу вас!» От неожиданности я рассмеялась:

— Вы полагаете, что трех часов знакомства достаточно, чтобы сделать предложение?

— Время тут ни при чем. Моей тетушке ее будущий муж сделал предложение сразу, как свалился ей на голову.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Он прыгал с парашютом и, пробив крышу старого сарая, удачно приземлился на сене, рядом с ней. Пока она выпутывала его из строп, они объяснились.

— Теперь понятно: это у вас наследственное. А вы случайно не увлекаетесь парашютным спортом?

— Нет, не пришлось. Но очень скоро я уезжаю в Корею. Надолго.

— Почему в Корею? Там же война!

— Наверное, потому, что мой учитель упорно называл меня Сум Лен Во, вместо Сумленов. Очевидно, считая, что я скрытый кореец...

Шутки не получилось. Мы помолчали. И он продолжил:

— А если серьезно, я заканчиваю Институт внешней торговли, и стажировка в стране обязательна. Даже если это воюющая Корея. Простите мой глупый романтизм... Мое предложение рассмешило вас. Но мне показалось, что мы нужны друг другу. Обещайте писать мне. Очень важно знать, что тебя ждут...

Он взял меня за руку, и в ту же секунду прогремел пушечный залп, небо осветилось фейерверком. Москва салютовала Победе.

Дома я открыла том Тургенева и нашла эти строчки: «Мне было тогда шестнадцать лет. Я готовился в университет и жил в Москве у родителей. Они нанимали дачу около Калужской заставы, против Нескучного. Мы переехали из города 9 мая, в Николин день. Погода стояла чудесная. Я гулял, читал стихи, кровь бродила во мне. Все ждал, робел чего-то и даже плакал. Но сквозь слезы и грусть проступало, как весенняя травка, радостное чувство молодой закипающей жизни».

...Через месяц Виктор с двумя сокурсниками отбыл в Корею. Начался наш долгий роман в письмах. Какие это были письма!

«...Хорошая моя! Выпал часок из моей темповой жизни, и я снова с тобой. Днем — галоп по делам, переговоры, переводы. Но люблю такой накал, напряжение, весь этот сложный процесс вхождения в профессию. Люди здесь неплохие, хотя и разные. И, кажется, удается найти ниточку взаимопонимания. Чту местный кодекс чистоты — кипяток, марганцовка, тысячекратное мытье рук. Так что амеба и прочие «прелести» мне не грозят...»

«...Очень тревожно за тебя! Знаю, не умеешь переходить улицу. Транспорт, столько опасностей. Береги себя, родная, умная, красивая. Время летит. Скоро не будет этого чудовищного расстояния между нами. Будем вместе. Будем ругаться, черт возьми! Так хочется хоть на минутку поругаться!..»

«... Читал в местной газете гороскоп. Звезда предсказывает мне встречу с особой, которая отвратит меня от прежних привязанностей. Звезда ошиблась. А может, я родился под другой звездой. Ты — источник моей единой и глубокой влюбленности, моя гордость, смысл поступков. Без тебя я, как дерево без корней — не увяло с виду, а внутри уже сумерки. Иногда думаю: если начать все сначала, многое в жизни, работе сделал бы по-иному. Но без чего я не мог бы начать ни второй, ни третьей жизни, это без встречи с тобой. Моя далекая, вздорная, порой несносная, но бесконечно любимая...»

Больше писем не было. Прошла неделя... Вторая... Ни звука! Напрасно я бегала к почтовому ящику — он был пуст. Нет, не может ветер остановиться внезапно, не может песня оборваться на полуслове... Что-то там стряслось. Но что?! И я решилась позвонить в институт.

— А кто вы ему? — спросил вежливо-пугающий мужской голос.

«А действительно, кто?» — подумала я и тут же выпалила:

— Невеста!

На том конце провода помолчали, видимо, подыскивая слова.

— Видите ли, там произошло несчастье. Была попытка угона самолета. К сожалению, есть жертвы. Из троих наших студентов только один остался в живых. Тяжело ранен, лежит в госпитале Международного Красного Креста. Но мы пока даже имени его не знаем.

— Зато знаю я. Дайте, пожалуйста, адрес госпиталя.

И я помчалась на телеграф, рядом с домом, одетым в розовый гранит.

А случилось вот что. В Корее тогда шла война между «нашим» социалистическим Севером и проамериканским Югом. В тот день, 2 ноября 1954 года, Виктор с товарищами, закончив дела в портовом городе Чонгин, возвращался в столицу. Маленький «Ли-2» уже выруливал на старт, когда в салон вошли еще двое: высокий мужчина, кореец, в форме полковника и молодая миловидная женщина.

Самолет был наш, экипаж — тоже. Летели мирные геологи, нефтяники, студенты и один курьер с дипломатической почтой. Взлетели, набрали высоту, кое-кто уже задремал в кресле. И тут произошло непредвиденное: полковник встал, подошел к курьеру и в упор выстрелил в него. Смертельно раненный, этот мужественный человек сумел ответить: террорист получил пулю в живот. Озверев от боли, он открыл сумасшедшую стрельбу в салоне, расстреливая всех подряд. К счастью, Виктор сидел в «хвосте». Но разрывная пуля достала и его. Попав в бедро, она раздробила кость и рассыпалась на сорок два осколка... Он упал, даже не поняв, в чем дело. Сколько лежал, истекая кровью,— минуту, час, вечность?.. Только слышал, как рядом падали пустые гильзы.

Захватить самолет террористу не удалось. Летчики заперлись, и в кабину проникнуть он не смог. В остервенении стал стрелять через стенку. Убил бортрадиста, ранил командира корабля. Между тем на земле уже знали о диверсии в самолете. Когда в воздухе появилось звено истребителей, полковник понял, что проиграл. Он застрелил женщину, затем покончил с собой. Самолет посадили... В салоне только один человек подавал признаки жизни — Виктор. Остальные были мертвы.

Об этой трагедии вскоре написала «Комсомольская правда». Из статьи я узнала, что террорист был офицером генштаба северо-корейской армии. Прихватив секретные документы, а заодно любовницу, он решил в воздухе завладеть самолетом и махнуть на Юг. Побег не удался... А что же Виктор?

Утром в госпитале собрался консилиум. Корейский профессор, светила, настаивал на немедленной ампутации. Наш же хирург, Василий Иванович, не спешил. «Конечно, риск велик — слишком большая потеря крови, но попытаться спасти ногу можно. Решать больному!»

— Делайте что хотите, мне все равно,— ответил больной.

...За час до начала операции пришла моя телеграмма: «Все будет хорошо! Верю! Люблю! Жду!»

Войдя в палату, хирурги не поверили глазам: раненый, еще вчера пребывавший в шоковом безразличии, потрясая белым листком, кричал: «К черту ампутацию! Нога мне еще пригодится! Все будет хорошо!»

Прошли месяцы. Любовь, молодость и яблоки сделали чудо: кость срослась, рана затягивалась.

— Молодец! — хвалил Василий Иванович.— Вот когда заметишь, какие аппетитные попки у медсестричек, считай, что совсем выздоровел!

...Весной я встречала Виктора в Москве, в аэропорту. Он медленно шел навстречу, опираясь на палку. Возмужавший, тревожный, почему-то обритый наголо. Но я не видела этого. Я видела слезы на исхудавшем лице и сияющие глаза... Больше мы никогда не расставались.

У нас двое детей, красавица внучка Машенька. О ранении Виктор давно забыл. Легконогий, бегает по утрам. Но сорок два осколка носит в себе и сегодня. «Это хорошо,— шутит он,— теперь я железный человек!»

Все было в нашей долгой жизни — длительные командировки в жаркие страны, где трудно было выжить; дожди и солнце, горе и радости. Но у нас есть пароль. В минуту невезения или раздражения один из нас скажет: «Хочу в 9 Мая!» Мы рассмеемся. А Машенька спросит:

— И что это вы так развеселились? Как дети, честное слово!

Елизавета СУМЛЁНОВА