Заполярная Афродита

Эта история записана со слов известного фотомастера, лауреата многих международных конкурсов, капитана первого ранга запаса Владимира Теселкина. Ни за одной женщиной в своей жизни я не ухаживал так старательно и упорно, как за Ангелиной Витальевной, зав. библиотекой секретной литературы. Если бы кому-то взбрело в голову провести конкурс красоты среди женщин нашего гарнизона, прекрасная секретница, вне всякого сомнения, получила бы высший балл. Я думаю, она вполне могла бы претендовать на титул «Мисс Заполярье» — статная, крутогрудая, с волосами цвета речного золота и к тому же, как уверяли подруги по сауне, до пят. Ни одно платье — даже самого вольного покроя — не скрывало великолепной лепки ее коленей, бедер, талии...

Я мечтал о немыслимом — сотворить фотопортрет для международного вернисажа в Кракове «Венус» — конкурса на лучшее изображение обнаженного женского тела.

Искусство, разумеется, требует жертв, но не самоубийства мастера. То, чего я добивался, было равносильно самосожжению.

Дело в том, что я и так был под колпаком у ее мужа. Без спроса у начальства я, военный человек из закрытого гарнизона, принял участие в двух международных конкурсах — в Канаде и во Франции. Мои морские пейзажи получили поощрительные премии. И об этом в особом отделе знали. Меня вызвали и предупредили, что посылать фотографии побережья из режимной части в натовские страны более чем предосудительно. Я обещал, что подобное больше не повторится. Но Польша — братская страна, не натовская, к тому же тема конкурса была весьма далека от каких бы то ни было государственных тайн — ню, акт, красота женского тела. Впрочем, и тут я особенно не обольщался. Даже если бы мои аргументы и воздействовали на особистов, то вмешались бы политотдельцы. Эти ребята без долгих дум объявили бы мои работы порнографией, а мне бы наклеили ярлык морального разложенца со всеми вытекающими для советского офицера последствиями. Помимо всех этих бед, мне грозил в случае широкой огласки предмета моего фототворчества и неминуемый развод со своей благоверной, которая была уверена, что я по-прежнему снимаю красоты заполярной природы, а не красоток Заполярья. И тем не менее я вознамерился победить на краковском «Венусе» — взять хотя бы серебро, если не золото. Один лишь взгляд на стати прекрасной Ангелины рождал уверенность в творческом успехе.

Надо сказать, что поглядывали на нее многие, но, как только узнавали, чья она жена, предпочитали обходить стороной и секретную часть, и ее заведующую.

Однако я не прекращал осады. Каждый день заглядывал в «секретку» тс с цветами, то с конфетами, то с какими,-будь парфюмерными пустячками. Слава Богу, она принимала мои дары благосклонно.

Я рассказывал ей о жене флорентийского булочника, чье лицо и улыбку обессмертил Леонардо да Винчи в Джоконде.

— Так она же одетая! — возражала Ангелина Витальевна.

Тогда я заводил речь о финской красавице Аманде, которая согласилась позировать скульптору обнаженной, и теперь ее грация увековечена в бронзе. Статуя Аманды украшает великолепный фонтан посреди Хельсинки, и тысячи людей любуются ее прекрасным телом, чья плоть давно истлела в земле. Я приводил десятки подобных примеров, но ни один не трогал ее, она оставалась непреклонной в своем убеждении: замужней женщине сниматься нагой аморально.

Она так и говорила:

— Не толкайте меня на нарушение морального кодекса!.. Ну, что вы ко мне привязались,— увещевала она меня,— Вон у нас новенькая бухгалтерша Галя — и моложе меня, и худее. Симпатичная такая. Она согласится.

Я начинал хаять Галю, разбирая ее по косточкам, к вящему удовольствию моей вожделенной модели. А афоризм «Худ корова еще не газель» вызывал благосклонную улыбку.

О женщины!

Кажется, я нащупал верную тропинку.

— Ну, вы представляете, что скажет мне муж. когда увидит меня в таком виде?!

О, в голосе ее уже звучали слабые нотки сомнения, в ее неприступной позе появлялись первые трещины.

Я с жаром уверял ее, что сниму лицо будет закрыто поворотом голо вь или завесой роскошных волос.

— Да он меня со спины узнает! — смеялась она,— По одной пятке определит.

— Но снимок никогда не попадет ему на глаза! Я отошлю его в Польшу, в Краков. Там он и останется — в галерее шедевров... Ну, не поедет же Виктор Матвеевич в Польшу!

— Да... Всякое бывает, — задумывалась она. И эта задумчивость рождала робкие надежды.

Обнадеживало еще и то, что о моих нескромных предложениях», о моих домогательствах она ни разу не обмолвилась мужу. Если бы только она сказала ему хоть слово! О! Я бы немедленно ощутил все могущество этого человека на своей карьере, на своей судьбе. Но она хранила молчание, и это была наша общая с ней тайна с весьма интимным оттенком.

Все решилось на майские праздники было очень много шампанского... Женщины моего отдела зазвали Ангелину Витальевну, она хватила лишку, и я взялся отвести ее домой на своем «Москвиче», поскольку грозный муж отбыл на Большую Землю. Еще одна мольба о съемке, и noчти невероятное:

— Ну хорошо...Уговорил.

Округлости ее груди, коленей и бедер непостижимым образом сочетались с отглаженными боковинами выпиравших из земли валунов. Бархатистая живая плоть сама собой перетекала в замшелый камень древней лавы, как в скульптурах Сальвадора Дали. Складки ее лона повторялись в расщелинах базальта, руно паха умножалось в розетках лишайника... Все это било в глаза, кричало о своем древнем вечном сопряжении, единстве, родстве...

Я снимал ее и «телевиком», и «рыбьим глазом», «широкоугольником» и «полтинником», торопясь запечатлеть на серебре фотопленки это потрясающее сходство земли и тела. Разгоряченная коньяком и нагой свободой, она перевоплотилась в сверхчуткую актрису в безлюдном диком театре. Она сама, без просьб и подсказок, находила нужные позы, то припадая к валуну, то изгибаясь вместе с водопадной лентой, разбрасывая волосы по мхам и гранитам, выставляя грудь, не знавшую губ младенца, незакатному изумленному солнцу. Я едва успевал переводить кадры, снимал почти навскидку, не выбирая ракурса, зная, что каждый снимок — шедевр. Передо мной витийствовала языческая Лада, ничуть не тяготясь моим присутствием, ничуть не стыдясь стеклянного зрака, не обращая внимания ни на снежные очажки, ни на тучи тундровых комаров...

Вдруг в ночной тишине убийственно громко хлопнула автомобильная дверца. Я выглянул из-за камня и чуть не выронил свой «Зенит». Из синих «Жигулей» выбирался со спиннингом в руке наш начпо — начальник политотдела Рыжонок. Мой «Москвич» стоял за скалой, и он его не видел. Еще был шанс, еще можно было успеть — схватить Ангелину за руку, втащить в машину, набросить на голые плечи кофту — и полный вперед! Авось не узнает... Но Душа Тундры не чуяла беды или не хотела чуять — разгулялась! Разошлась... Напрасно я пытался объяснить ей, кто там, за валуном. Слушать не хотела. Джинн был выпущен из бутылки, и загнать его, то есть Ангелину, в тесный салон машины было уже невозможно. Она отбивалась, хохотала, уворачивалась. Вырвавшись из моих рук. вдруг бросилась на вершину валуна и заплясала дикий танец. Я замер в тоскливом ужасе. Пропал! С головой пропал...

Начпо оторопело воззрился на нагую наяду. Потом, так и не забросив ни разу спиннинга, кинулся к машине, вскочил за руль и рванул с места.

Не думаю, чтобы он верил в нечистую силу. Скорее всего решил, что нарвался на тайный пикничок особистов, и дал деру от греха подальше. Шутка ли, жена начальника особого отдела пляшет в чем мать родила! Только так могу объяснить себе его дальнейшее гробовое молчание о встрече у озера.

А она хохотала, глядя на сбежавшего блюстителя гарнизонной нравственности, празднуя победу своей красоты над всевластным ханжеством.

Я помог ей одеться, и мы кружными путями поехали в городок. Она выскочила у своего подъезда, а я отправился к себе — проявлять пленку...

Из двенадцати снимков, отправленных мною в Краков, премирован был один: тот, что я снял через насадочную линзу,— комар, вонзивший носик в сосок женской груди. Поляки назвали фотоэтюд «Сосок Артемиды» и присудили серебряного Венуса, Я долго вглядывался в снимок. Стоило ли ради этого год обхаживать прекрасную во всех отношениях секретчицу?! Для комара сгодилась бы и бухгалтерша Галя... Впрочем, искусство требует жертв или хотя бы готовности их принести.

Серебряный Венус стоит у меня на рабочем столе. Как-то заглянул ко мне начпо Рыжонок. Взял статуэтку, повертел в руках.

— Зачем тебе это?

— Да бумаги прижимать...

— И охота тебе на голого мужика любоваться? Добро бы баба была...