Интервью

Спартак Мишулин: «Людям надо говорить хорошие слова каждые пять минут»

... Я порадовалась за Спартака Васильевича, что есть у него настоящий друг и надежная семья; поняла, что главное в этот человеке — доброта и любовь к людям, и от души пожелала ему новых ролей в его родном театре, а нам новых встреч с любимым артистом.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Последнее лето забора.

В конце мая, когда на дачах отцвела сирень, Забору стало ясно, что это лето ему не продержаться. Ночью столбы подкосились, и он повалился в мокрую от росы крапиву. А в половине седьмого утра, к обычно, прилетела Муха и уселась на девятую от угла доску с надписью «Гошка — дурак».

— Уйди, Муха, — сказал Забор. — Без тебя тяжело.

Муха молча почесала ногой об ногу.

— Видишь, какое дело, — пояснил Забор. — Невозможно столько лет на подпорках. Чинить надо было, столбы менять... Сожгут ведь, как думаешь?

— Ж-жалко, — серьезно ответила Муха.

— То-то и оно, — вздохнул Забор.

Кряхтя, он поднялся, выбрался из крапивы, собрал рассыпавшиеся штакетины и поплелся куда глаза глядя:

— Куда же ты?—всполошилась Крапива. — Погод, Заборушка!

—Все, — отрезал Забор. — Надоело! Разрослась тут спасу нет! Хоть поживу спокойно. И так уж недолго осталось.

— Что же это делается? — заныла Крапива. — Я Крапива двудомная, латинское название имею, а меня дома лишают?! Да я всю жизнь тут под забором прожила.

И не успел Забор двух шагов пройти, как Крапива выскочила из-под штакетин:

—У меня корневища ползучие. Я за тобой, Заборушка, и под землей поползу...

Долго ли, коротко ли, добрались они до последних дач. У дороги Сирень сорта «Анна Шпет» горестно размахивала единственной цветущей веткой.

— Что с вами, мадам? — поинтересовался Забор.

— Обломали!—всхлипнула Сирень. — Одна ветка осталась. А завтра воскресенье — хозяева приедут—и ее в букет.

— Что ж-же ты? Помож-жем... — прошептала Муха

—Да куда мне,—испугался Забор. — И так еле стою

Доски вон растерял... Поверьте, мадам, я бы рад...

Но Крапива уже разрасталась вокруг него, напирала своими стеблями, подталкивала к Сирени, извивались под землей ее ползучие корневища, выбрасывая новые побеги.

— Держись, держись, Заборушка! — покрикивал: она.

...Все воскресенье Забор полулежал на крапивных стеблях, покорно делая вид, что огораживает куст. Ему было стыдно за подгнившие столбы, за облезлые доски, примотанные проволокой. Неловко было в таком виде стоять рядом с красавицей Сиренью. Да Сирень на него и не надеялась, дрожала и, видно, готовилась к худшему. Муха волновалась и весь день ползала по надписи «Гошка — дурак», от «Г» до «к» и обратно. И с каждым часом все глубже погружались они в буйные крапивные джунгли.

Хозяева Сирени отодрали от Забора его любимую, почти синюю доску, покосили с краю Крапиву — и уехали.

—Я Крапива двудомная! — крикнула им вслед Крапива. — Меня для Ботанического Атласа фотографировали!

Утром Забор, Крапива и Муха проснулись в цветах: «Анна Шпет» осыпалась... Лишь один цветок еще оставался на ветке. Самый крупный, с пятью лепестками.

— Волшебный! — сказала Сирень. — Берите! Забирайте-забирайте, он счастье приносит. Только не забудьте его съесть и загадать желание.

— Батюшки... — растерялся Забор. — В мои-то годы... Послушай, Крапива, ты когда-нибудь ела сирень?

— Я Крапива двудомная! — возмутилась Крапива. — Дома свои не ем! Я под Сиренью жить остаюсь.

—Мож-жет быть, я попробую, — прожужжала Муха.

...В тот же день Забор и Муха снова пустились в путь. Идти было нелегко. Много сил уходило на то, чтобы удерживать равновесие. Иногда приходилось возвращаться и подбирать отвалившиеся штакетины. Но Забор упрямо тянулся вперед гигантской сороконожкой, пока не наступали сумерки. А по ночам, когда Муха спала в дырке, заменявшей букву «о» в слове «Гошка», он лежал в траве, смотрел на звезды, и казалось, что они осыпаются с неба, как цветы Сирени с пятью лепестками...

Чем дальше, тем холодней и дождливее становилось лето. Муха все чаще задремывала. Забор нервничал, рассеянно ронял одну доску за другой. «Стать что ли крапивой, — думал он иногда. — Той все нипочем...».

В один из редких ясных дней он разложил свои столбы и штакетины сушиться на траве у самой реки. Вялый солнечный луч упал на когда-то девятую от угла доску и разбудил Муху.

«Ну стал бы я новым, — размышлял Забор, — вернулся бы на дачу. А там небось уже другой забор стоит... Можно, конечно, и в дачу превратиться... А впрочем — тоже ничего хорошего».

— Уж-же... — сонно прожужжала Муха.

Забор вскочил было, да не удержался на ветхих столбах и рухнул в воду. «Что ж, —подумал он, — поплыву, пожалуй. Муху бы не простудить...».

...Минуту спустя Забор плыл по реке, унося на корме мокрую Муху. Он плыл на юг, туда, где круглый год не отцветает сирень, где нет холодных дождей и, быть может, никогда не строят заборов.