Рассказы очевидцев

Зачем мятутся народы?

В Башкирии немало и украинских, и русских, и чувашских, и мордовских. и татарских поселений. В разное время застраивались они.

Мою деревню, например, обосновали в самом конце прошлого века переселенцы из Полтавской губернии. В их числе были и предки мои, дед Тимоха и бабка Оксана. Поселялись, не потесняя коренных жителей, а приобретая у них за выкуп свободные земли — никому никаких обид, никаких ущемлений. Не военными поселенцами шли они сюда, а вольными хлебопашцами.

Я не помню, пела ли мне мать колыбельные песни, но прочно врезались в память рассказы-воспоминания о том, как обживали эту землю, как мучились, радовались, плакали и смеялись. И всякий раз в воспоминаниях мелькали имена или прозвища коренных жителей окружающих башкирских деревень. Никого из них я до поры не знал, никогда не видел,— все башкирские деревни были далеко за речкой,— однако в сознании моем эти люди оставили добрый след: они чем могли помогали переселенцам, выручали из беды, теплом крова своего, а то и одежонкой спасали от погибели замерзавшего в пути человека.

Первым из башкир, которого я увидел, был Бекташ. Последний кочевник, к тому времени он уже не имел ни юрты, ни коня, а все хозяйство его умещалось в заплечной котомке. Но это не мешало ему побывать за лето в деревнях чуть ли не всего района. Нет, он не бьи побирушкой. Бекташ бьи добровольным разносчиком устной почты, добросовестнейшим собирателем и распространителем вестей.

В деревне его ждали, и если лето подходило к концу, а Бекташ все не появлялся, бабы начинали тревожиться, строить самые разные домыслы, которые с каждым днем становились все страшнее.

Но вот Бекташ входил в деревню — и ребятня со всех ног пускалась по улице, чтобы у каждого двора возвестить: «Бекташ идет!» Раскланиваясь, прижимая руку к сердцу, он двигался почему-то к нашей хате, сюда же, побросав незавершенные дела, устремлялись и женщины.

Бекташ, желаннейший гость всей деревни, присаживался к столу, на который мать выставляла из печи горячие щи. Женщины, а их набивалась полная хата, смотрели на него как на родного человека, вернувшегося из дальних странствий. И начинались рассказы о житье-бытье живущих далеко отсюда людей. Удивительное множество имен и событий сохранял он в памяти и теперь осчастливливал вестями слушательниц: у одной где-то далеко брат жил, у другой сестра, у третьей и мать, и отец, и братья с сестрами. Всех Бекташ повидал, со всеми разговаривал, от каждого заветные слова и поклоны передавал.

Гостил Бекташ и по неделе, и по две. Хозяева, уходя днем на работу, оставляли на него и хату, и хозяйство, и нас, ребятишек, не запирая от Него ни сундуков, ни чуланов — случая не бьио, чтобы он к чему-нибудь притронулся. Зато по хозяйству помогал прилежно: и дрова переколет, и хлев почистит. Порассказав все, что знал, вызнав все здешние новости, он покидал нашу деревню — с этими новостями его ждали где-то в других местах, в других деревнях и селениях: в украинских, в русских, в башкирских.

Сейчас думаю: он, как старательная пчелка, облетал округу не только для собственного пропитания. Бекташ сближал людей, сдружал собравшихся на этом пространстве земли разноплеменников. От их же рук и погиб.

А случилась беда эта так. В одну из деревень он пришел ночью. В знакомой хате, где он всегда останавливался, гуляли. Неведомо как случилось, что Бекташ перепутал двери и вместо хаты попал в пристройку для живности. Куры, которых он потревожил в темноте, подняли переполох. Пьяные мужики повскакивали из-за стола и кинулись в пристройку, где и навалились в беспощадной одури на «вора». Очувствовались, когда тот затих. Принесли лампу — и отрезвели от содеянного, ужаснулись: на соломе лежал мертвый Бекташ, никогда не бравший чужого.

Скорбная эта весть металась по округе несколько лет, залетала в соседние районы, выискивая тех, кто знал покойника, вызывая в их душах печаль. Наша семья к тому времени уже жила далеко от тех мест, на железнодорожной станции, однако весть эта долетела и до нас. Не думал я тогда, что ничем, казалось бы, не примечательная жизнь Бекташа, человека без определенного места жительства, оставит след в наших душах, в нашей памяти, изрядно перегруженной великим множеством событий, встреч и проблем.

Не знаю, может, вот так, на бытовом уровне, и формируется уважительное отношение к людям, а через них к нациям. Во всяком случае, в детстве, а потом и в юности, друзья мои были просто друзьями: одного звали Колькой, другого Раилем, третьего Табрисом, четвертого Оськой. Нет, случалось, и мы вспоминали, что каждый из нас имеет национальность. Но это бывало, когда никакими другими словами не отплатить обидчику, выкрикивалось: «У, хохол!» Это — мне. А я в ответ: «А ты башкирин» (или мордвин, кацап, еврей, татарин). Обижались? Ну, а как же. Но вскоре одумывались, здраво рассуждая, что так и есть, я действительно хохол, а он башкирин (или мордвин, кацап, еврей, татарин), и это значит, что обидного в наших выкриках было не больше, чем если бы мы обменялись упреками: «А ты человек!» Я не придумываю, дети действительно философы. Во всяком случае, иногда докапаются до истины гораздо быстрее многих партийных лидеров, предводителей толпы и завзятых ораторов.

Бывали, конечно, и посерьезнее стычки «на межнациональной основе», как оценили бы теперь. Каждый август вся наша орава,— я, Колька, Раиль, Табрис, Оська и еще пять-шесть «представителей» разных народов,— отправлялась в лес по орехи за двенадцать километров от нашего поселка. А ватагой мы собирались потому, что надо было проходить через большую башкирскую деревню, улица которой всегда кишела драчливыми мальчишками. Всякий раз с возгласами «урус» они сбегались навстречу. Сначала в их глазах было любопытство: «Так вот они какие, русские!» (Это мы-то русские! Мы — ярчайшее смешение народов, дружно сожительствующих в прекрасном нашем поселке Шафраново, основателем которого был башкирин по имени или кличке Шафран.) Насмотревшись на нас, пришедших, по их тогдашним понятиям, из другого мира, где ходят поезда, наш «эскорт», все более разрастаясь, начинал охватывать нас со всех сторон и сжимать кулаки.

По-разному вырывались мы из воинственного этого окружения, грозившего побоями. Или дером, если путь впереди не был перекрыт. Или всем своим видом показывали, что нас хоть и меньше, но нам, поселковой шпане, сам черт не брат. Но чаще прибегали к испытанному способу: завидев у какого-нибудь двора сидящего на скамеечке аксакала, мы спешили к нему, ища у него защиты. Аксакал никого из нас не знал, да и мы вроде бы никогда его не видели, однако всякий раз он брал нас под решительную защиту, грозя не только словами, но и палкой нашим преследователям.

За деревней, когда опасность оставалась позади, мы принимались припоминать, что говорил аксакал, как он грозил надрать уши всякому, кто хоть пальцем тронет русских. И друг друга убеждали, что так и надо жить, что мы тоже не будем трогать никого из чужих, приезжающих на базар, в магазин, на станцию.

Лесник Хаким, поставивший на огороде просторную баню и часте топивший ее,— дров вволю было только у него,— сам обходил соседей, приглашая попариться. Даже не так. он не приглашал, а почти уговаривал, просил уважить его, поскольку тепло и горячая вода пропадут зря, без пользы добрым людям. Разумеется, никакой платы не принимал, от благодарностей отмахивался.

Скажете, да, в Великую сушь звери на водопое тоже не трогают друг друга. Не согласен с таким сравнением, потому что так мы жили не только в тяжкую годину войны, но и после нее. А когда в домах начал появляться кой-какой достаток, людям словно бы хотелось еще и добрее стать, добротой своей других осчастливить. На праздничных застольях самым почетным гостем в башкирском доме был русский. И неважно — при должности он или, как говорится, при метле, знает или не знает башкирский язык, усвоил национальные обычаи или нет.

Наверное, нарисованная мной почти идиллическая картина отношений между людьми разных национальностей может сегодня показаться неправдоподобной, особенно молодежи, которая буквально «дышит» воздухом межнациональных распрей. Но все, о чем я здесь пишу,— правда. Так было! И значит, так может и должно быть, если все мы будем стремиться к согласию.

Пусть читатели не заподозрят меня в наивном прекраснодушии: я далек от мысли, что мои детские воспоминания, ограниченные к тому же рамками родной Константиноградовки, можно впрямую отождествлять с тем, что происходило в то время в стране. Угли межнациональных конфликтов тлели, разгореться им не позволяла тотальная система принуждений, репрессий, массового оглупления людей. За парадным фасадом «братской дружбы народов» скрывалось явное пренебрежение к национальным традициям и культуре, подавление малейших проблесков национального самосознания, больше того— объявление целых народов врагами государства. Теперь мы пожинаем горькие плоды сталинской национальной политики.

Но будем справедливы: немалую долю вины за отчуждение и вражду несем и все мы, все общество.

В те же сороковые и пятидесятые годы, о которых вспоминаю, хирели и ликвидировались национальные школы: башкирские, украинские, татарские. И хирели они не только из-за невнимания местных властей. Просто ученики уходили из этих школ в русские. Их уговаривали, их не принимали — учись в своей. Они, плача горючими слезами, шли домой, чтобы вернуться к директору с отцом или с матерью. Родителей убеждали: сын ваш, дочь ваша хорошо учится в своей школе, где преподают на родном языке. А тут придется переучиваться, потерять один, а то и два года... Редко кого удавалось отговорить.

Новичков этих мы так и узнавали: по заплаканным глазам, но уже сиявших от счастья: приняли!

Как же старательно они учились! Некоторые через год-два обходили многих из нас по всем предметам, становились лучшими учениками, примером нам, не понимавшим своего счастья говорить и учиться по-русски. Да, именно так. И монологи о великом и могучем русском языке произносили они гордо, как клятву.

Кстати, читатели наверняка слышали подобные монологи совсем недавно: и в конце семидесятых, в начале восьмидесятых годов. Помните? Да, их произносили с трибун коллеги мои, известные писатели, явившиеся зачинателями национальных литератур.

Все-таки забывчивы люди! Прошло всего несколько лет, и вот уже уверяют меня, что национальные школы в республиках были ликвидированы чуть ли не с великодержавным умыслом. И, не странно ли, люди верят. Поверил бы и я, если бы среди моих друзей детства не было тех, кто плакал сначала от горя, а потом от радости. И хочется мне спросить их: неужели та радость была принужденной? Или за давностью напрочь забыли?

Да, я хорошо понимаю весь ужас образованного человека, обнаружившего однажды, что его народ забыл родной язык. Нет, соплеменники не онемели, они изъясняются между собой, но изъясняются почему-то на языке другого народа.

Ты слышишь, что это говорят именно твои соплеменники, но узнаешь их лишь по тому акценту, с каким они произносят русские слова, выговаривая их по-своему, переиначивая и коверкая.

Ты вслушиваешься в эту речь и поражаешься: до чего она скудна, невыразительна и неграмотна, до чего же беден словарный запас.

Ты пытаешься заговорить с ними, своими соплеменниками, на родном языке, на языке предков своих, но с ужасом обнаруживаешь — не понимают тебя.

Ты просишь их воссоздать на бумаге хоть одну строку из народного эпоса, но просьба твоя неисполнима — не умеют писать на родном языке ни дети, ни молодые отцы их и матери.

Тебе становится страшно: думы этих людей, забывших родной язык, но не овладевших в совершенстве и чужим, не могут быть глубоки, мысли их примитивны, мелки, а чувства — куцые.

Ты оглядываешься по сторонам и видишь: культура больших городов в упадке из-за наплыва большого количества безъязыких людей: они на улицах, в транспорте, в театрах. Они не понимают высокого искусства, глубокой мысли, классической музыки, истинной поэзии. Они требуют понятного. А так как понятнее всего пошлость, то пошлость и процветает, называемая то раскованностью, то непосредственностью, то правдой жизни.

Страшно, когда дети перестают понимать своих родителей. Еще страшнее, когда они, оставаясь на земле предков, перестают говорить на языке своего народа, своих поэтов.

Однако вспомните, как всеми правдами и неправдами родители выталкивали выучившихся детей своих из деревни в город: кого на счастье, кого на горе. Разве политики этого хотели? Нет, политики всячески препятствовали этому процессу, издавали строжайшие запреты, не давали деревенским жителям паспортов — все напрасно. Социальные условия и бесправие побуждали людей рваться в города.

Конечно, со школами, с языком сложнее. Но причина, думается, в том же — в социальных условиях: со знанием русского языка люди обретали возможность получить хорошую специальность, поступить в институт, сняться с места,— будь оно проклято,— и уехать в другой край страны. Кстати, недавно известный председатель чувашского колхоза Аркадий Павлович Айдак так и сказал: «Наши деревни не обезлюдели в прежние годы только потому, что чуваши плоховато владели русским языком, без которого дальше Чувашии не уедешь».

И все же не только эти причины толкали в русские школы. Было то, что можно назвать порывом, но можно и всеобщим помрачением. Не понаслышке знаю, что в многоплеменной среде всякий язык, кроме русского, воспринимался этой же средой за явный признак необразованности, деревенщины. На говоривших на родном (деревенском!) языке смотрели насмешливо. Даже свои соплеменники, особенно молодые.

Приведу вам характернейший, как мне кажется, пример. Моя мать, украинка, переехала в Башкирию в девичьем возрасте, так что и здесь продолжала говорить на родном языке, пусть и изрядно засоренном русскими, башкирскими и татарскими словами. Так ее и звали тут все: «хохлушка Елена». И вот на старости лет едет она к сыну на родную Украину. Походила, погуляла по городу, по уютному Николаеву, вечером сын и спрашивает ее, понравилось ли ей тут. Она горестно (мол, и куда же ты, сынок, заехал), со вздохом отвечает: «Нет, у нас в Шафраново люди культурнее». Сын онемел от этих слов, а мать пояснила: «Идут мамзели в шелках, глаза и губы намалеваны, кудри начесаны, а сами по-хохлацки наворачивают». Ей объясняли, что это же Украина, и вполне естественно, что украинки даже в городе говорят по-украински. «Нет,— категорически возражала хохлушка Елена,— это простительно мне, неграмотной, а все грамотные и культурные, да еще живущие в городе, говорят по-русски».

Так и осталась она при своем убеждении.

Что, и ее, деревенскую неграмотную женщину, будем обвинять в великодержавном притеснении других народов и языков? И ее обвиним в имперском мышлении?

Кстати, примерно так же думали и все те отцы-матери, которые брали за руки своих детей и уводили их из национальной школы в русскую. При этом намерений своих они и не скрывали, а выражали вслух: «Пусть мы сами прожили в темноте, пусть сами неграмотные, но дети наши станут учителями, врачами, инженерами». Пожалуй, именно поэтому так щедры были все, когда появлялся на наших улицах нищий (молва утверждала, что он был когда-то крупным помещиком), который никогда не просил, но всегда получал подаяний гораздо больше своих собратьев — он каждому мальчишке, даже самому сопливому и рваному, сулил счастливое будущее примерно такими словами: «Учись, будешь большим человеком, станешь генералом, а в доме твоем будет много добра, масла, сахара и шоколаду-мармеладу». Как же это грело душу чадолюбивых родителей!

Вот поэтому я и сказал, что с языком все сложнее. Мне кажется, корень зла тут в сложившейся системе ценностей, истинных и ложных, в системе взглядов, целей и идеалов, сформированных временем. И никакими взаимными обвинениями перекосы эти не изжить, но можно лишь запутать их, втиснуть в круг политических драк, националистических страстей, которые ведут в пропасть.

Так вправе ли мы обвинять родителей наших, искренне желавших счастья нам, детям своим? А может, если уж виноватых искать, себя и упрекнуть надо в первую очередь? Ведь нас никто не понуждал так уж совсем отворачиваться от родного языка, никто не мешал нам хотя бы в семье, в кругу соплеменников своих не щеголять «образованностью», а говорить на языке предков своих.

Победить межнациональную рознь может лишь добрая воля людей, осознавших себя истинными дочерьми и сыновьями своего народа и в то же время понявших, что его традиции и культура ничем не лучше и ничем не хуже традиций и культуры других народов. Помогать этой доброй воле, а не виноватых искать — вот задача всякого интеллигента, политика и воспитателя, задача всякой власти. Потому и вынес я в заголовок вопрошающие и предупреждающие слова из Евангелия: «Зачем мятутся народы и племена замышляют тщетное?»

Прислушаемся же к этому предостережению.

Иван ФИЛОНЕНКО

Рекомендовать:
Отправить ссылку Печать
Порекомендуйте эту статью своим друзьям в социальных сетях и получите бонусы для участия в бонусной программе и в розыгрыше ПРИЗОВ!
См. условия подробнее

Комментарии

Новые вначале ▼

+ Добавить свой комментарий

Только авторизованные пользователи могут оставлять свои комментарии. Войдите, пожалуйста.

Вы также можете войти через свой аккаунт в почтовом сервисе или социальной сети:


Внимание, отправка комментария означает Ваше согласие с правилами комментирования!

Рассказы очевидцев

  • Барятинский женский монастырь
    Каждый раз, когда я уезжаю из монастыря, «Ангелов вам», — напутствуют меня на прощание сестры. Инокиня Досефея собирает в дорогу снедь. Матушка дарит очередную порцию книг, садится за руль «Москвича» и везет меня в Малоярославец на московскую электричку.
  • Это недетское детское кино
    Вообще тема отсутствия контакта между детьми и взрослыми, взаимонепонимания, одиночества и тех и других стала одной из центральных тем фестиваля.
  • Наша речка Сумерь
    Больше всего там нравилась мне речка, которая протекала за нашим огородом, под горой. Называлась она очень красиво — Сумерь. Берега ее заросли ивняком, ольхой, черемухой. Местами речка была мелкой и быстрой. Местами глубокой и медленной. Где — широкой, а где — такой узенькой, что ее можно было перепрыгнуть с разбега.
  • Владимир Гостюхин: «Будут внуки — надо их учить жить смелее».
    Напряжение было столь велико, что после финальной сцены самоубийства, вошедшей в фильм вторым дублем, я упал на руки режиссеру и не приходил в себя минут пятнадцать...
  • Белая ворона
    Николай Михайлович видел: люди жили бы мирно и дружно, если бы не нарочитое подогревание страстей. Его коробили высказывания вроде тех, что татары, мол, лучше живут, у них дома побогаче, потому как они умнее других, меньше грешат. Он старался не обращать внимания, относил это к «пережиткам прошлого», издержкам низкой культуры.
  • Беспокойство
    Два следа, две узорчатые строчки по краю большой лесной поляны. Здесь прошла утром по свежевыпавшему снегу пара рябчиков. Из любопытства двинулся было за ними, а потом остановился и долго смотрел на их согласный, любовный ход. близко друг от друга — как под ручку шли.
  • Беспредел
    Эта дикая история, произошедшая на бывшем монастырском подворье, — из ряда тех, что трудно осмыслить и объяснить. Она снова ставит все те же жгучие вопросы: есть ли предел нравственному падению нашего общества? И где же выход?
  • "Будь они прокляты, эти орехи!"
    А складывалась судьба у Самвела трудно. Мучила несправедливость наказания. К тому же в колонии здоровье резко ухудшилось. Положили в тюремную больницу. А там врачи установили, что у Самвела туберкулез легких.
  • Бумеранг.
    Так палач, исправно служивший государственной системе террора и уничтожения собственного народа (геноцида) — под знаменем, конечно же, социализма и во благо народа! — в одночасье стал жертвой этой системы, а точнее, тех своих коллег и сотоварищей, с которыми вместе управлял ею под предводительством Сталина.
  • Чужой среди своих.
    Он посягнул на «святая святых» — сравнил средние заработки рабочих, колхозников, учителей с окладами партийных и советских работников которые недавно были повышены.
  • ДЕЛАТЬ «ПЫЛКО ДА ОХОТНО»
    Всякое лето папа вез нас на свою родину, в маленькую деревеньку Бугино, что на берегу Северной Двины. Каждый день для нас, ребятишек, оборачивался здесь новой чудной сказкой, в которой героями становились и мы сами.
  • Деревня должна поменять веру.
    Нет ничего проще, чем создать в нашей стране изобилие продуктов. Можно сказать, пустяковое дело. Государство, власть раздают землю тем, кто хочет.
  • Дядь Саша
    Вошла молодая женщина с мальчиком лет пяти. Из-под козырька меховой с завязанными ушами шапки видны лишь хлюпающий нос да два бдительных глаза.
  • Для красоты и созерцания.
    В погоне за «бабками» за кружево не сядешь. А ведь какая красота! Жизнь нельзя упрощать бесконечно, это всегда оборачивается бездуховностью.
  • Дунинские петухи.
    ...Дунинские петухи начинали петь затемно. Петух сидел на высокой жердочке и дирижировал деревенским утром. Потом гудел рожок пастуха. До сих пор помню чувство протеста, которое вызывал у меня этот вовсе не музыкальный звук.
  • "Душа моя чиста".
    До сих пор остается загадкой, на какие деньги он жил, ибо их у него никогда не было: Коля был хроническим бессребреником.
  • Если вы одиноки
    Повезло мне в тот раз, повезло, досталась «Реклама», обычно раскупаемая мгновенно, стали печатать в ней объявления службы знакомств, о чем город гудел. Самые разные слышал я суждения о таком начинании. Своими глазами читал впервые.
  • «Если вы подружились в Москве»
    Конечно, нет к прошлому возврата. Прошлые радости и огорчения уже пережиты. Но какое-то отчаяние охватывает, наполняет тебя, когда межнациональная грызня выбивает из колеи, мешает людям жить в мире и дружбе.
  • Коня купил...
    Но мне уже успело это понравиться: коня купил, а?! Все-таки заговорила кровь, заговорила. Да и что там ни говори — поступок. Это вам не джинсы там и не «видик» — это конь!
  • «ХРАНЮ, КАК САМУЮ СВЯЩЕННУЮ РЕЛИКВИЮ...»
    В вишневом саду на открытой поляне стояли «солнечные» часы, на крыше школы был флюгер. И часы, и флюгер сделал папа. Он так много умел, что если взять и все перечислить, не хватило бы, наверное, целой страницы.
  • Как я работала гувернанткой.
    Но самое любопытное, что фирма, с которой я заключила договор на столь приятное времяпрепровождение, исчезла... А вместе с ней и моя зарплата. Так что остались только воспоминания. Да эти записки.
  • Как перевелись барсы на Енисее.
    Давным-давно жил да был на берегу Енисея старый-престарый старичок, и был у него такой же старый конь Савраска, по прозванью Губошлеп.
  • Кое - что о ТОПОРЕ.
    Казалось бы, что может быть проще обыкновенной двуручной пилы? Однако пилить ею тоже надо уметь, особенно если речь идет не о лежащем в козлах бревне, а о дереве, когда пропил надо делать горизонтально, да еще так низко, что приходится стоять на коленях.
  • Кому нужна война с мужиком?
    Так что начинал Рузвельт с нуля — со строительства. Перегородили его ребята громадный бетонный ангар кирпичной стеной, побелили, провели тепло, установили клетки — своими руками, за свой счет.
  • Кому нужны копилки
    — Почему копилки? Ну, вообще это могло быть все, что угодно. Я, как всякая женщина, человек практичный. Можно ведь сделать красивую вещь, но она будет бесполезной, правильно? А копилка — это серьезно.
  • Контакты второго рода
    История эта достаточно типична, по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, как правило, контакт весьма краток. Обитатели тарелок долго наблюдать за собой не позволяют. Во-вторых, в контакт вступают люди неподготовленные. Специалисты узнают о контакте с большим запозданием, когда на месте посадки НЛО уже нет.
  • Кошечка взаймы
    Словосочетание «печки-лавочки» невозможно перевести на иностранные языки. По отдельности значение каждого слова здесь вполне понятно, конкретно; соединенные же вместе, они теряют свой прямой смысл и обретают...
  • Красный день.
    Часов у меня нет, я знаю только, что надо торопиться. Подъем занимает минуту-полторы, но взбегать приходится с задержанным дыханием. Чуть расслабишься, чтобы перевести дух,— сдвинуться потом трудно.
  • Крепко и государство.
    Так мы с мамой встретили тогда Рождество. Детишки уже заснули. Это было на Павловской. Мы были там очень бедны, но счастливы.
  • Курица - не птица?
    Петухов в хозяйстве было два — старый и молодой. Станешь сыпать корм, они друг друга оттирают, и каждый норовит своих кур поближе подтолкнуть. Тронет клювом зернышко, покажет— клюй, мол, да порасторопней!
  • «Левша» за работой.
    Познакомьтесь: педагог не по диплому, а по призванию. Иногда таких называют чудаками. Безусловно, ласковое слово «чудак» подходит для тех, чья «странность» настоена на чистом альтруизме.
  • Любовь с печалью пополам.
    Может, это уж и впрямь возрастное, но что поделаешь: тянет какая-то неизъяснимая сила снова поближе к деревне, ее быту, к дому крестьянскому, хлебу, пашне... А прикоснувшись, приобщившись, хотя бы на время, ко всему этому, с горечью убеждаюсь, как много хорошего, мудрого и доброго ушло из крестьянской жизни.
  • "Люди меня боялись..." Исповедь бывшего сельского участкового инспектора.
    Приходилось ли выпивать самому? Ясное дело, приходилось. Как говорится, служба заставляла. Но пил я не какую-нибудь гадость, а только водочку или коньяк. Придешь, бывало, вечером в подсобку сельпо, чтобы узнать, как идут дела, а здесь тебе уже стол накроют, с выпивкой, закуской — все как полагается. Потом в дорогу сверточек с продуктами, а как же! Колбаски там, ветчинки, консервов... Но все — в меру.
  • МАЕЧКА
    Сама Маечка ничего не рассказывала о своей семейной жизни. Она вообще никогда не принимала участия в наших нервных и жалобных рассказах друг другу о мужьях, детях, хозяйстве, здоровье.
  • Мечта о ночлеге.
    Но как осуществить эту, казалось бы, такую простую, безыскусную мечту? Не скажешь же удивленным хозяевам: хочу тут у вас переночевать! Почему? Зачем? Что случилось? Естественные, право, вопросы, если твой законный ночлег отсюда всего в двадцати минутах ходу.
  • МОЙ ДУХОВНИК
    Мы ведь видим только одну сторону жизни священника — его службу в церкви. Остальное (быт, радости, горести) как бы за семью печатями.
  • Напрасно родные ждут сына домой...
    В тот день рядовой Анатолий Чмелев был дневальным по госпиталю. Столкнувшись на лестнице с санитаром Павлом Эунапу, услышал приказ: вымыть полы. Анатолий удивился: а почему, собственно, он, больной, должен это делать?
  • Несостоявшийся полёт
    Какими они были, избранницы космического века, окрыленные фантастически дерзновенной мечтой полета в неизведанное, манящее тайной пространство?..
  • Ничего, что я пляшу в галошах?
    Телевидение снимало «Русский дуэт» на платформе и площади Ярославского вокзала. Как только они запели, вокруг собрался народ, который сам стал участником этого представления: в образовавшийся возле выступающих круг влетело несколько женщин и мужчина, они стали подпевать и приплясывать.
  • О время-времечко!..
    На моих глазах умерло несколько деревень в округе. Зрелище — не приведи Бог! Умерла и наша. Надо было искать другую.
  • Память - в сегодняшних делах.
    Постоянно трудиться, помогать родителям й воспитании их мальчишек и девчонок — это от доброты сердечной и от понимания того, какое значение для человека имеет детство.
  • Пили, но в меру.
    Юношей мне доводилось частенько бывать на этой пильне и видеть бешеное челночное мелькание целой дюжины пил, зажатых в механическую пилораму, которые разом выплевывали по нескольку досок.
  • Платье Мельпомены
    Сократа очень уважали на нашей улице. И на соседних тоже. Знакомые и незнакомые люди обращались к нему за советом в спорных делах, и он всегда находил справедливое решение.
  • Пока остаюсь „рекордсменом"...
    Что ж, буду кормить себя сам! Да еще и детям помогу. Как? А вот как: построю сарай, завезу пару кабанчиков, куплю десятка полтора хохлаток, да разработаю соток десять огорода под овощи.
  • Полмешка ржаных сухарей.
    Ехали в теплушке, вместе с другими заводскими, в тесноте, да не в обиде. Вскоре раздали сухой паек — сухарями. На семерых получилось полмешка ржаных сухарей, которым особенно обрадовалась бабушка Наташа. Она готовила пищу, а продукты были уже на исходе.
  • ПО МОЕМУ ХОТЕНИЮ.
    Все-таки это странно — разгуливать средь бела дня, когда вокруг полно врагов. Неужто дыхание весны пересилило извечный инстинкт самосохранения? Да мало ли о чем можно гадать, и все будет правдоподобно, но, увы, недоказуемо...
  • Расстрелян и... оправдан.
    С горя Саша начал пить. Вскоре с ним стряслась еще одна беда. В закусочной вспыхнула драка. Когда приехала милиция, все разбежались, а Зайцев не успел. Получил два года за хулиганство. Их он отбыл полностью.
  • «Русь» — кормилица
    Итак, у нас репутация защищает... от законов. Это абсурд, несуразица, двусмысленность положения просто бросается в глаза. Когда же мы решительно поумнеем? И перестанем противиться здравому экономическому смыслу?
  • С Бывалым чего не бывало!
    По уверению Евгения Моргунова, в четырнадцати-пятнадцатилетнем возрасте он был «болваночник». В суровые военные годы (1942 г.) работал на заводе «Фрезер», изготовлял болванки для артиллерийских снарядов.
  • Сыновья Старой Кати
    Наша узкая, бугристая улочка, берущая начало внизу, в городе, упрямо взбиралась наверх, к садам и виноградникам. С соседней горы она казалась рекой.
  • Соловушка.
    Необыкновенная труженица, мастер, автор многих песен, романсов, чуткий аранжировщик известных произведений, свою задачу Евгения Смольянинова видит в том, чтобы донести до слушателя здоровое начало нашей национальной культуры.
  • «...Сперва родство, а потом все остальное».
    Август. Тенистые кроны каштанов окружают гостиницу «Киев». По ступенькам спускается стройный загорелый человек, возраст которого — семьдесят девять лет — повергает в изумление каждого, кто с ним знаком.
  • Старая школа.
    Ученики жгут свою школу. И день, и два... и четвертый год подряд. Нет, нет, не заколдованная школа, если может (дотла все-таки не выгорая!) столь долго гореть; нет, нет, и в учениках не найдем ничего демонического, обычные деревенские ребята.
  • ТВОРЦЫ ОСТАЮТСЯ
    О земле нельзя так протокольно. Земля — это и песня, и сказка, и кормилица наша. Только с добрыми, любящими ее людьми она поделится щедростью своей.
  • Убийство по заказу.
    Но чем дальше продолжалось следствие, тем менее убедительными выглядели объяснения Ольги. К этому времени удалось отыскать обладателя желтой рубашки.
  • Улыбка жены.
    И всю дорогу до места работы помнил и чувствовал на себе свет этой улыбки. И потрясенно качал головой: неужели она почувствовала, что мне приснилось прошедшей ночью?
  • У русских американцев.
    Прекрасно управляя машиной, совершая головокружительные виражи, Мариля не раз до упоения катала нас по гористым улицам Сан-Франциско — одного из красивейших городов мира, главного порта страны на Тихом океане.
  • ВАЛЕНКИ
    У меня холодеет сердце, когда вижу, как обута добрая половина нашей детворы и молодежи: ходить по снегу в кроссовках, сапожках или ботиночках — безумие!
  • "Ваш Зыков..."
    ...Это был трудный класс. У его мужской половины, к сожалению, господстовал культ силы. Все мои усилия в первые месяцы работы с классом были направлены на то, чтобы развенчать власть главного «кулачника», а попросту говоря, хулигана.
  • В книгах и в жизни
    Фраза у Голявкина короткая, «голая», словесных украшений — почти никаких. Зато уж тайной словорасположения, тайной интонации, тайной звучащей речи Голявкин владеет в совершенстве.
  • Задачка со многими известными
    Терпение их лопнуло, когда они остались без хлеба. В прямом смысле. Без ржаного, пшеничного — всякого. И не потому, что вселенский мор напал на село Андреевское или, тем паче, на весь Александровский район, выметая все подчистую.
  • „Заглянуть в Зазеркалье"
    Писать о людях необычных, редких способностей и знаний, с одной стороны, просто, потому что интересно, с другой — невероятно сложно.

Самое популярное

Сколько раз "нормально"?

Не ждите самого подходящего времени для секса и не откладывайте его «на потом», если желанный момент так и не наступает. Вы должны понять, что, поступая таким образом, вы разрушаете основу своего брака.

Лучшая подруга

У моей жены есть лучшая подруга. У всех жен есть лучшие подруги. Но у моей жены она особая. По крайней мере, так думаю я.

Хорошо ли быть высоким?

Исследования показали, что высокие мужчины имеют неоспоримые преимущества перед низкорослыми.

Как размер бюста влияет на поведение мужчин.

Из всех внешних атрибутов, которыми обладает женщина, наибольшее количество мужских взглядов притягивает ее грудь.

Подражание и привлекательность.

Если мы внимательно присмотримся к двум разговаривающим людям, то заметим, что они копируют жесты друг друга. Это копирование происходит бессознательно.

Почему мой ребенок грустит?

Дети должны радоваться, смеяться. А ему все не мило. Может быть, он болен?

Если ребенок не успевает в школе.

Школьная неуспеваемость — что это? Лень? Непонимание? Невнимательность? Неподготовленность? Что необходимо предпринять, если ребенок получает плохие отметки?