Интервью

Клара Новикова: "Для меня нет запретных тем"

Раньше мне казалось, что, если целый вечер выступает один артист разговорного жанра,— это скучновато. Но на концерте Клары Новиковой убедилась, насколько была не права. Как она умеет общаться с залом! Да и зал, казалось, превратился в единое целое, внимал артистке, затаив дыхание. И смеялся, просто до изнеможения.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Любить и быть любимыми

В наше шаткое, тревожное время, когда социальные, национальные, политические катаклизмы обесценивают человеческую жизнь, где найти утешение и опору измученной неизвестностью душе, если не в семье?

Рушатся общественно-исторические формации, политические системы, казалось бы, незыблемые авторитеты, а семья остается. Напрасно пытаются подчинить ее каким-то сверхцелям, втиснуть в рамки определений, типа «ячейки государства». Семья самоценна и неизмеримо шире искусственных рамок в своей не поддающейся измерениям значимости. Из всех определений семьи, которые мне встречались, наиболее соответствует ее сущности, по-моему, такое: «Семья — убежище души». Души. Не потому ли так живуча тяга к семье? Не знаю, к какому выводу придете вы, но для меня семья — это средоточие всех человеческих чувств и проявлений, которые, вероятно, и именуют душой: жизнелюбие, нежность, доброта, участие, сочувствие, признание, преданность, любовь, надежность, бережность... А все остальное доступно и без семьи. В семье же это все остальное лишь средство выражения душевного состояния и признательности тому, с кем живешь одной жизнью, кого впустил в свою судьбу, на чью судьбу сам можешь влиять соответственно своей сущности и состоятельности.

Где, кроме семьи, можно отрешиться от всего внешнего, навязанного и, не боясь остаться непонятым или осмеянным, поделиться своим душевным состоянием с родными людьми, откликнуться на их заботы? В обстановке доброжелательного, искреннего внимания восстановить эмоциональное равновесие, спасительное жизнеутверждающее чувство своей значимости, незаменимости. И можно ли считать семьею жизнь, лишенную душевного содержания, ставшую заложницей материального достатка? Сытость не спасает от эмоционального голода и равнодушия, одежда не защищает от холодных слов и ледяных взглядов. Если с милым возможен рай в шалаше, то без милого жизнь вряд ли покажется райской даже в самом изысканном дворце. История хранит тому немало свидетельств. Но, увы, в погоне за дворцами про милых как-то забыли.

Мы не первое поколение, которое росло в условиях бездуховности, забвения своих предков, игнорирования семьи. Нам трудно под обломками и прахом разрушенных семей рассмотреть, в чем была их ценность. Мы слышали и читали о семье, точнее, о том, что этим словом именовали, столько ужасного и отталкивающего, что само это слово стало чем-то угрожающим, потенциально опасным, вызывающим желание занять оборонительную позицию и, не теряя бдительности, ждать, когда же начнутся все те ужасы, чтобы вовремя себя защитить или спастись бегством. С такой установкой вряд ли возможно создать семью, которой бы дорожил каждый, в ней живущий. Ведь семья — это образ жизни, эволюционно сложившийся вместе с самим человеком, ибо в природе все разумно; и ваша семья, и вы сами будете жизнеспособны настолько, насколько сможете оградить свое природное естество от разрушающего влияния прогресса и социума. Мы ведь не только причина экологических бедствий, мы же и их следствие, вылившееся в болезни, нервозность, снижение интеллектуального потенциала, родительской ответственности; в дегенеративные формы искусства, в том числе искусства жизни и любви, коими являются столь афишируемые сейчас промискуитет (беспорядочные половые связи) и порнография.

В семье естественным путем сохранялось и передавалось духовное наследие поколений, позволявшее уравновешивать мир вещей, созданных человеком, и самого человека: тело, разум и душу, Богом данные, чтобы одно не заслоняло и не извращало другое. Семьи нет вне конкретных людей, а некий общий

образ семьи возник, вероятно, так же, как мораль,— стихийно, пройдя проверку на тысячах, миллионах человеческих судеб. И теперь, когда этот образ почти утрачен за десятки лет травли семьи, особенно легко ошибиться, не заметить подмену понятий, попасть под влияние расхожих мнений. Семья — это мы сами, это то, что мы создаем, живя вместе. И вряд ли она может вполне состояться, если создается по каким-либо меркантильным соображениям: имущественным, престижным, амбициозным и т. д.

К своему счастью, я все эти соображения всегда считала второстепенными по сравнению с богатством искренних человеческих отношений. И когда встал вопрос о создании своей семьи, рассудочные расчеты не влияли на мое решение. Я только чувствовала, что мой будущий муж — тот человек, которому дорого и желанно то, что я в состоянии ему дать, и именно этим он стал мне дорог. С ним моя жизнь приобретала значимость, ценность, надежность, потому что все мое со мной, и отнять это можно только с жизнью вместе.

То, что мы «узаконили» наши отношения, для меня вовсе не значило, что теперь муж мне принадлежит и я могу вступать в безраздельное владение им, распоряжаться его временем, решать за него что бы то ни было: уж теперь-то на моей стороне и закон, и суд, и партком, и рабочком. Это все чудовищно! И я заговорила об этом только потому, что сама знала женщин, которые считают это вполне допустимым, в порядке вещей. Похоже, для них муж лишь дополнительный источник денег. Что ж... Из нас очень долго делали потребителей, убеждали, что единственное удовольствие в жизни — это иметь возможность что-нибудь купить, чем-нибудь владеть. Кто-то в это поверил, и деньги стали единственным мерилом всего. В семье это особенно страшно: молодая жена первым делом начинает приучать мужа к мысли, что он отныне деньги должен отдавать ей, а уж она решит, как ими распорядиться. Начинается прямо с тех денег, которые им дарят на свадьбу, и вряд ли уже это когда-нибудь кончится: деньги прочно устроились между мужем и женой.

К счастью, потребительская проказа меня миновала. Когда-то в максималистском возрасте, случайно, но очень своевременно, я прочитала книгу Эмиля Золя «Дамское счастье»; подозреваю, что именно ей я обязана стойким иммунитетом к магазинам и деньгам. Я навсегда осталась бестолковой покупательницей, в магазин шла только тогда, когда возникала какая-то действительная потребность, и брала первое попавшееся на глаза. Посему я сразу и бесповоротно признала авторитет мужа в этой области и за сим успокоилась. Все мое внимание к деньгам исчерпывалось записями доходов и расходов со слов мужа. Для меня они стали цифрами в записной книжке, которыми мы вместе манипулировали, но уж никак не наоборот. Деньги всегда лежали в общедоступном месте; первое время, случалось, мы уходили за покупками без денег — каждый считал, что деньги взял другой. В таком случае я позволяла себе возмутиться: «Как! Думать о деньгах, когда я иду с мужем!»

Когда мы поженились, мне просто хотелось, чтобы ничего между нами не изменилось, чтобы по-прежнему было хорошо вдвоем и не нужно было отдыхать друг от друга. Наверное, я интуитивно понимала, что такое возможно только в условиях свободы, и никогда не пыталась ограничить свободу мужа, как-то влиять на его решения, вынуждать поступить так, а не иначе. Единственное, что я считала необходимым, — это информация — полная и искренняя, — раз уж мы поставили друг друга во взаимозависимость. Я не вправе запрещать ему пойти по своим делам, к друзьям, в выходной заняться своим увлечением, но знать об этом должна, чтобы спланировать свое время, да и просто избежать ненужных волнений, ожидая задержавшегося мужа. И могу также сказать ему, что мне очень хотелось побыть с ним в этот вечер, куда-то пойти, а уж как он поступит — дело его. Как жить вместе, если не знать, что хочет, думает, чувствует другой; как в неведении принять правильное решение?!

Нередко женщина, на самом деле сильно любя мужа, демонстрирует обратное, доказывая, что «без него проживет, не пропадет» и т. п., полагая, что этим самым привязывает его к себе: он, мол, сделает все возможное и невозможное, чтобы поднять свою ценность в ее глазах. А он вдруг уходит к другой, как раз к слабой и беспомощной, которая «не проживет», которая «пропадет». Зачем жить с той, которая и без него обойдется, которой он не нужен?.. Только полная искренность убережет двоих от ошибок, нелепых и болезненных. Зачем рассчитывать, что надо предпринять, чтобы он сделал то-то и то-то, если можно быть откровенной, быть самой собой, и пусть он сам решит, как поступить. И если на откровенность он ответит ложью, на доверие — подлостью, будет ли о чем жалеть, даже если потеряешь такого?

Тяжело потерять близкого, родного человека с открытой душой. И чтобы этого никогда не случилось, не надо пытаться владеть другим человеком. Семья ведь не для этого создается. В семье просто появляется еще масса возможностей делать друг другу хорошее, одаривать маленькими радостями или большими событиями, как рождение детей, например, наполнять жизнь. Когда живешь вместе день за днем, сам можешь понять, чего ты стоишь, уже по одному тому, что привносишь ты в жизнь другого. Можно думать о себе что угодно, но ты — это твои поступки. Слова теряют цену, если за ними ничего не стоит. Все влюбленные говорят похожие слова друг другу. Но кто-то на этом останавливается, а кто-то старается наполнить их содержанием: слово — форма, поступок — содержание. Если я назвала своего избранника единственным, это не значит, что ни с кем более я не смогла бы создать семью, не сведи меня судьба с ним. Это значит, что он будет для меня единственным: будет во мне что-то доступное только ему одному, что возможно только с ним (иначе чем мой муж будет отличаться от всех остальных мужчин?). Как мало нужно ценить себя и мужа, отца своих детей, если ничем не выделять его из общей массы, если не оставлять ничего неприкосновенного, недосягаемого для других; в чем тогда, скажите, наша собственная особенность и единственность?

Много говорят об изменах: кто оправдывает, кто чуть ли не научно обосновывает их неизбежность. А измена, наверное, просто свидетельство несостоятельности семьи, в которой кто-то поспешил получить дешевый суррогат близости взамен на возможность стать единственным. «Любовь ушла»,— оправдываются некоторые. Но что за этой фразой? Любви вне нас не бывает. Это не капризная дама, накидывающая на нас дурманящую вуаль и безжалостно ее срывающая, лишь только откровение обнажит наши души. Это когда мы сами любим, то есть хотим, чтобы любимым было лучше, чтобы и они и мы сами становились лучше. Только не надо бы при этом за другого решать, что ему для счастья нужно, не надо бы навязывать свое мировосприятие. Насилие, принуждение с любовью несовместимы. Ей скорее свойственно проникновенное внимание, когда за внешним выражением улавливаешь душевные порывы, когда сочувствие и участие подсказывают правильное решение.

Однажды увидела в телепередаче об «афганцах» одну супружескую пару. Он вернулся к своей невесте обгоревший, с обезображенным лицом, слепой, а она стала его женой, поправ порядки жестокого абсурдного мира, в котором форма предпочитается содержанию. Какое торжество души! Но даже она, когда ее спросили, не был ли ее поступок жалостью, отшатнулась от этого слова и стала поспешно оправдываться, что, мол, нет-нет, нисколько. Боже, как же надо было искалечить нашу мораль, чтобы мы стали бояться человечности в себе. На Руси ведь издревле вместо «люблю» говорили «жалею». Я на себе это прочувствовала, когда во мне впервые возникло осознанное чувство к будущему мужу. Вероятно, пытаясь завоевать мое расположение, он подчеркивал свою независимость, обширные знакомства, большую зарплату, наконец. А я отвергала все это вместе с ним самим, полагая, что в этом он весь, что за этим ничего не стоит. Но как-то раз очень сильно его обидела и вдруг увидела его совершенно иным: беззащитным перед словесной жестокостью и неприкаянно одиноким. Он повернулся, чтобы уйти, а я пронзительно ощутила, что ему не к кому пойти со своей обидой и болью, разве что к безответным холмикам родительских могил. Мне стало невыносимо жаль его. Я поняла, что он, как и сама я, ищет в этой жизни безусловную близость, преданность и надежность родного человека, с которым бы сама беззащитность стала гарантией защищенности, с которым открытая, доверившаяся и так легко ранимая душа обретёт неприкосновенность.

Я могла ему это дать, ему это было нужно, и этим он стал мне близок. Жалость и любовь для меня слились: трудно понять, где кончается одно и начинается другое, да и зачем? Пусть остаются неразделимыми. Жалею, значит, люблю, люблю, значит, хочу привнести что-то доброе в жизнь любимого, хоть немного ослабить боль и несправедливость, выпадающие на его долю в этом мире. И не вижу в этом ничего унизительного ни для него, ни для себя. Уходя утром из дома, он не знает, что сегодня ему уготовано, но знает, что вечером он вернется ко мне, в свой дом, со спокойной уверенностью в его надежности, прочности и недоступности ни подлости, ни предательству. А если я сделала мужа счастливее, значит, я, пусть и на крохотную частичку, сподвигнула человечество к счастливой жизни. Ведь человечество — это мы, отдельные и неразделимые.

Стоит ли ломать голову, как устроить счастье всему человечеству разом? Тем более что все мы разные: сколько нас, столько и счастий. Может, лучше просто не мешать? Живя рядом с близкими людьми, скорее поймешь, что им нужно уже сейчас, в эту самую минуту: ласковое слово, понимающий взгляд, приятная мелочь — хотя бы это, особенно сейчас, когда мы лишены возможности радовать друг друга дорогими подарками, баловать вкусными вещами и другими способами материализовать наши добрые чувственные порывы. Раз уж нас отбросили опять на грань элементарного выживания, нужно время, чтобы обрести эту возможность вновь, но уже на ином качественном уровне. Только бы за это время не разрушить хрупкий мир душевной близости, «не наломать дров» в безоглядном отчаянии, раздражении и хронической усталости.

Если не замыкаться на себе, не стремиться продемонстрировать свои страдания, а попробовать уменьшить страдания других, близких, то до своих переживаний мысли просто не дойдут, и тогда страдания эти если не исчезнут вовсе, то уменьшатся, и намного. Нельзя же ставить себя, свое поведение в прямую зависимость от внешних обстоятельств! Да — изменились цены, да — износилась, вышла из моды одежда, а купить новую немыслимо, да — все труднее приготовить что-нибудь съедобное. Так что же, остается лишить друг друга еще и теплоты отношений?

Чем больше суета за стенами квартиры, тем больше я ощущаю, как спокойно и надежно дома. И верится — все переживем, да в конце концов вместе и умереть, кажется, не страшно. И все по-прежнему. Так же немногословен муж — находит иные способы выразить свои чувства. Так же, выстаивая в очередях, я улыбаюсь, вспоминая его редкие и своеобразные комплименты... Помню, как-то ехали в троллейбусе, рядом стоял парень, и у него на груди был большой круглый значок с надписью: «Я люблю свою жену». Я, естественно, прониклась симпатией к владельцу этого значка и указала на него мужу: «Смотри, это что, значок какого-нибудь нового клуба?» На что мой муж отреагировал с несвойственной ему расторопностью: «Если это так, то меня можно избирать председателем этого клуба...» На том и стоим и стоять будем, в этом находим силы пережить тяжелое время.

Наверное, показалось бы странным, если бы я, хотя бы в завершение этого первого нашего разговора о семье, не упомянула бы о детях. Тем более что если у нас и говорят о семье, то разве что в связи с воспитанием детей работящими, послушными и т. п., в этом будто бы единственный смысл семьи, цель, основная функция. Мне же кажется, что при таком понимании явное смещение акцентов от дающего начала — супругов, родителей — к берущему, потребляющему — детям. А потом удивляемся, как это сыновья и дочери вырастают такими неблагодарными потребителями... По-моему же, смысл семьи в том, чтобы быть счастливыми, а дети — само собой разумеется, дети — вершина любви, как сказал кто-то из признанных. Значит, дети должны появляться тогда, когда заложено прочное основание, когда двое достигли подножия вершины и уверены, что их ребятам не придется с этой высоты упасть — они прочно будут стоять на незыблемом основании родительской любви. И правда, может ли быть выражение любви и доверия более действенное, чем рождение детей, желание, чтобы жили на земле люди, похожие на любимого, по образу и подобию его?

Совсем недавно я взяла в руки Библию, впервые прочитала заповеди Господни, и оказалось, что я всегда их знала, жила по ним; они, вероятно, и есть душа наша, выраженная в словах. Но душа была объявлена мистикой, а заповеди и сам Бог были насильно изъяты из нашей жизни; иконы Божьей матери заменены на портреты противников ее сына Христа — антихристов. А таинство сотворения человека низведено к физиологическому, пущенному на самотек акту размножения, к которому ни ум, ни душа не имеют отношения.

Как-то прочитала в журнале — женщина говорила о том, что как только узнала о своей беременности, они с мужем сразу решили, что у них будет еще ребенок. Можно понять ее человеческий порыв, ведь альтернатива этому решению одна — убить... И сколько женщин — зрелых и совсем юных — оказываются перед этой альтернативой только потому, что отсутствует элементарная информация о деторождении, об особенностях мужчины и женщины. В порядке вещей ханжеская безграмотность относительно самих себя, дикое, первобытное или же дегенеративное отношение к половым вопросам, насаждаемое столько лет. Помню, пришла в женскую консультацию встать на учет — мы ждали второго сына. Там, по обыкновению, начали мудрить со сроками. Тогда я назвала точную дату начала беременности и предполагаемый день рождения ребенка (сын родился точно в названный день). Врач (!) удивленно вскинула на меня глаза: «Как вы можете это знать?»... Что же удивляться, что миллионам женщин не приходит в голову, что той альтернативы можно избежать: не принимать столь ответственных решений, как рождение ребенка, будучи поставленными своей собственной физиологией перед свершившимся фактом, а подчинять физиологию своим решениям.

Сейчас много непривычных книг появляется на прилавках, способных помочь нам в этом, но хочется еще раз коснуться Библии. Читаешь ее и чувствуешь, что в коротких простых и бесхитростных писаниях заключен общечеловеческий, всеобъемлющий, вселенский смысл, в который мучительно хочется проникнуть засоренным многочисленными «измами» умом.

Однажды я, кажется, открыла для себя смысл писания о непорочном зачатии: чтобы ребенок стал Спасителем своего народа и земли своей от зла и скверны, он должен быть первоначально зачат непорочно — в уме и в душе родителей должен быть создан образ — каким он будет, зачем придет на эту землю. Еще до зачатия земного родители уже должны любить его и желать, и радоваться, и боготворить, тем самым наделяя его способностью любить и созидать. Ибо навсегда сказано:

«Дети — наследие от Господа». «Бог есть любовь».