Интервью

Спартак Мишулин: «Людям надо говорить хорошие слова каждые пять минут»

... Я порадовалась за Спартака Васильевича, что есть у него настоящий друг и надежная семья; поняла, что главное в этот человеке — доброта и любовь к людям, и от души пожелала ему новых ролей в его родном театре, а нам новых встреч с любимым артистом.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Борис Васильев: «Не мешайте игре»

Пересказывать журналистам «этапы собственной творческой биографии» Борис Васильев, вероятно, успел устать. К тому же мечтой его детства всегда была профессия историка, а не писателя. И, как говорится, «от судьбы не уйдешь» — сейчас Васильев работает над историческим романом об Александре Невском. Талантливый дипломат и полководец интересен неординарностью характера — своей яркой «ведущей» личностью.

Вряд ли кто поспорит с тем, что каждый человек желает иметь сильный, волевой характер. Назавидовавшись в детстве книжным и киношным супергероям, мы надеемся и в себе увидеть сильную личность. И мучительно страдаем, когда обнаруживаем в самих себе характер не «ведущего», а «ведомого».

— Надо научиться выбирать «задачи по зубам», а не лезть в лидеры,— утверждает Борис Васильев.— «Ведомые» и «ведущие» решают в жизни совершенно разные задачи, и «ведущий» не всегда оказывается сильным. Лидером, супергероем хочет быть каждый, но, говоря на военном языке, кто-то должен идти вперед, кто-то — стрелять, кто-то — прикрывать тыл. Лидер обладает сильной волей, и это дает ему власть над людьми. Воля, умение заставить себя что-то делать, отличают нас от животных. У Ницше и Шопенгауэра идея «сверхчеловека»... основывалась на категорическом императиве воли. Но люди уважают не только силу, но и человечность... «Сверхчеловек»... не всегда бывает отзывчив, добр и бескорыстен.

В доме Бориса Васильева многое напоминает о его военной молодости — от привычки носить тельняшку и сабли в углу комнаты до всевозможных табачных трубок на телевизоре.

Военная выправка писателя выдает полковую школу, законченную полвека назад (едва ему исполнилось 18), которую Васильев с уважением вспоминает и сейчас. Казалось бы, у современной молодежи проблемы, совсем другие, да и куда проще...

— Возможности и жизненная ниша определяются у человека в раннем детстве. Но проверка на них происходит позднее, в возрасте, который принято называть «трудным», или «переходным».

Человек пытается себя в чем-то самоутвердить — через ошибки и промахи. Он находит свое место, свои задачи и успокаивается, заявляя другим: «Вот моя сфера жизни». Или не успокаивается, если обязательно хочет быть Наполеоном. И окружающие либо соглашаются, либо не соглашаются с ним. Здесь мы повторяем закон стаи животных, поэтому молодежная среда и молодежная субкультура всегда были и всегда будут. Не надо воевать с броской молодежной модой, «тусовками», сленгом и орать: «А, молодежь! Бескультурье! Духовная нищета! Не своим делом занимается!..»

Нельзя ребенка сразу «швырять» во взрослую жизнь. Каждый возраст должен решать свои задачи. Незачем нам навязывать свои проблемы молодым ребятам. Правда, у нас и молодость была другой — фронт отсеивал все «культурные» вопросы... Но закалка характера экстремальными ситуациями не заменит опыта человеческого общения, который приобретать надо в раннем детстве и в подростковой среде.

Вспомните такой «крайний пример»: индийские дети — «Маугли»,— лишенные общения с родителями, детство которых прошло среди диких животных, уже никогда не становились людьми. Взрослый человек лакал молоко из миски, передвигался на четвереньках, подражал крикам диких зверей, и это были все его возможности... Человек не рождается культурным: культура не наследуется в генах. Не только художественная культура, нравственность, но и просто человеческая культура. Естественно, первая культура дается в семье.

Человек не может в детстве понять «взрослые» законы жизни. Он знакомится с ними через игру — «примеряя» на себя разные роли. В игре ребенок узнает о культуре. Но главное: игра научит чувствам.

— Если какие-то грани моего характера заложил отец, то отшлифовала их бабушка. Отец был достаточно жестким, даже суровым человеком, и система его воспитания выглядела офицерской, военной. А вот бабушка была большой выдумщицей и очень доброй, озорной, веселой — она всегда поддерживала мои детские игры и фантазии. Мы вытаскивали кровать на середину комнаты, взгромождали на нее стол и путешествовали... в Индию. Я становился Колумбом, а она — Изабеллой Кастильской. Никто из семьи нам не мешал, не прерывал игру неуместным советом. Отец, если и проходил мимо, говорил только: «Вернетесь из Индии — кровать поставите на место». Детской игре нельзя мешать — она учит человечности. Учит переживать и чувствовать. Знания, интеллект и мышление школа разовьет, а кто научит ребенка чувствам? Только игры. Только бабушки.

У меня была такая замечательная бабушка, что я и сейчас ее вспоминаю. Когда мы с ней жили в Смоленске (это было в начале тридцатых годов), как раз открылся кинотеатр имени Пятнадцатого съезда... в здании бывшей синагоги. Кинотеатр называли в народе «пятнадцатым», хотя их всего было шесть. Однажды бабушка вернулась домой очень гордая и сказала: «Я устроилась на службу в пятнадцатую синагогу». Оказалось: работать билетершей. По утрам она брала с собой венский стул и тащила его два квартала к кинотеатру. Там она надевала очки и садилась... читать французские романы. Мимо могло пройти полгорода — продажа билетов ее мало интересовала. Зато бабушка обожала французские книжки, прекрасно знала французский язык и считала себя вполне богемным человеком. Кстати, в молодости она была известной шансонетной певицей, но, правда, концертировала чаще за границей.

Привычки, выработанные в детстве, остаются на всю жизнь. Во всем должен быть порядок, и Борис Васильев ежедневно встает в семь утра, работает за компьютером, затем завтракает привычной гречкой с молоком. Обед и ужин — всегда в одно время. Вечером — «Новости».

Единственное, что в конце лета нарушает обыденный режим дня, так это грибная страсть. В корзине писателя оказываются даже те грибы, которые невооруженным глазом неотличимы от поганок: Васильев рассказывает, что съедобен почти всякий правильно отваренный и вымоченный гриб. Ну а уж секретам колдовства над внешне ядовитыми грибами у писателя отведены целых три книжные полки с соответствующими фолиантами. Умело собирать грибы научил еще в детстве отец, да и дед знал толк в грибной охоте... — Воспоминания столь отдаленного времени очень отрывочны, они как яркие вспышки. Тем не менее какие-то картинки детства остались. Я помню, например, смоленскую усадьбу своего деда. Помню яркий белый рояль, который подарили бабушке,— он был в большом холле усадьбы. На рояле стояла, ваза с душистыми красными яблоками из сада. А сад в поместье — три пруда, поляны — был огромным, в мои четыре года легко заблудиться! Водились там и яблоки... Но в доме-то в вазе они были отобранными!.. Я уж не помню, как взгромоздился на рояль и потянулся за самым большим красным яблоком. На рояле оказалось очень скользко, ноги мои поехали, и ваза грохнулась на меня... Я очень сильно испугался, потому что ваза треснула меня по голове и разбилась. Но я не получил никакого выговора по этому поводу, хотя дед мой был человеком военным и суровым. Единственное, что он мне тогда сказал, так это: «Вот видишь, что получается, когда делаешь то, что нельзя».

— На меня никто никогда не повышал голоса, но я рано понял, что в жизни есть «хочу», есть «нельзя» и есть «надо». И что «надо» гораздо больше, чем «хочу»,— дело не в запретах родителей, а в законах жизни. Так человек учится быть командиром для самого себя. Для «ведущего» это необходимо. Так приобретается военная выправка. Так формируется профессионализм. Ведь и профессионализм в литературе — это умение работать, не ожидая «прихода музы».

Умение поставить «надо» выше, чем «хочу», и определяет характер человека, нравственный стержень, в конечном счете судьбу.

Я в детстве часто слышал «нельзя», и оно во мне «засело». Я не мог ложиться спать позднее полдесятого, какие бы чудесные гости ни приходили в дом. Не привык «перехватывать» между завтраком и обедом. Ежедневно в семь утра дед будил меня словом «подъем», и я вскакивал, застилал постель, хотя с трудом мог взяться за края простыни и дотянуться до верха кровати. В шестом классе я надел перешитую отцовскую гимнастерку и потом лет пятнадцать носил военную форму, не снимая. Я довольно рано стал командиром, и меня слушались даже бородатые мужики, у которых армейский опыт и знания были меньше. На фронт я ушел в семнадцать лет, воевал как пехотинец и как десантник. Я знал «нельзя» не как запрет суровых родителей, а как закон самой жизни.

Ребенок может не подозревать о таких человеческих ценностях, как искусство, наука, литература. Но это не означает, что он интуитивно не чувствует их существования.

— Наша семья часто переезжала с места на место. Мы жили где угодно: в палатках, времянках, военных домиках, бараках... Приказ переехать возникал внезапно, сразу. Начинались сборы, и на следующий день мы уже переезжали. Поэтому никаких лишних вещей у нас не было. Я вырос на мебели с казенными номерами, посуде с красной надписью по краю «Красная Армия», на грубой военной одежде. Мы возили с собой чемоданы — с маминой одеждой, с какими-то мелкими бытовыми вещами — и книги. Я рано в детстве понял, что книги — это единственная настоящая наша ценность. Знал, что все остальное нам дадут: посуду, одежду, мебель. Знал, что ковры, сервизы, всякие побрякушки — это барахло, нечто вторичное. Мы обходились и без хрусталя, и без китайского фарфора, но тащили на себе книги. Два тяжеленных ящика.

В доме писателя обращаешь внимание на несколько шахматных досок около видеомагнитофона. А вот из видеокассет наглаза попадает лишь парочка «диснеевских сборников».

— Книги мы читали в основном русские. Отец с матерью в отличие от бабушки у меня были никакая не богема, а нормальные люди, воспитанные на традициях русской литературы. Отец заканчивал реальное училище, а мать — гимназию. И я воспитан на классике.

По вечерам мы садились и читали. Отец приходил со службы, мы ужинали, и, пока меня не загоняли спать, сестра читала вслух, мать что-нибудь штопала, а отец — ремонтировал. Я еще не понимал смысла того, что читали, но бессознательно запоминал мелодию и ритмику русской речи. Ритм для человека — это все. Колыбель — это ритм, сердце — это ритм. Но ритм должен быть плавным. Нельзя под барабанный бой растить маленького человека: вы убьете его душу.

Я очень любил пушкинские стихи, сказки Пушкина сами запоминались наизусть. А когда я научился читать, где-то в пять лет, то жадно «проглатывал» отцовские книжки. Без разбора, как гоголевский Петрушка!.. «Взрослых» книжек я еще в пять лет не понимал... но какое-то любопытство заставляло меня читать их...

Писателем тем не менее Борис Васильев становиться не думал, а, чувствуя интерес к литературе, пробовал писать театральные сценарии. Судьба его первой литературной работы не была многообещающей: спектакль «Офицер» запретили на второй день после премьеры...

— Интерес к этой работе появился как-то спонтанно — от несогласия с теми произведениями об Отечественной войне,которые я прочитал. Не только ведь были бои и сражения. Был ведь и тыл. Так появилась повесть «А зори здесь тихие». Конфликт «молодого» и «опытного» поколений в армии заставил меня работать над пьесой «Офицер»... Почти все мои произведения идут от несогласия с «общепринятым мнением» — это и «Не стреляйте в белых лебедей», и «Суд да дело», и «Вы чье, старичье?!». В семье у нас отец в шутку говорил, что писателем я стал только благодаря кобыле Светлане... У деда была серая верховая кобыла по кличке «Светлана». Он гордился этой кобылой и захотел ее продемонстрировать моему отцу. Мне было тогда, наверно, лет пять... Я подошел к Светлане, когда дед с отцом отвернулись... Но только, похоже, ей не понравился, и она меня отшвырнула ногой. На счастье, Светлана была неподкована, удар копыта пришелся на мою бедную голову и, видимо, что-то в ней перевернул. Так, вместо того, чтобы стать потомственным офицером, я вдруг стал писателем...

Российская статистика констатирует снижение значимости семейной жизни для современной молодежи. Растет число разводов, брак становится лишней формальностью. В моде брак по расчету, «спонсорство», и «свободный образ жизни». Не оказались в системе ценностей и дети...

— Я бы не сказал, что за последние годы произошли серьезные изменения относительно семьи как ценности на Западе. Это у нас теперь семья недостаточно значима, и виновны тут не эмансипация, недостаток нравственности или мода на «свободный образ жизни». Дело в экономике. Американское, немецкое, английское общества строятся на семье. Но у них ведь и не было тех «смутных потрясений», которые и сейчас происходят в России. Смута — это распад в самом человеке, когда исчезает стержень личности, «шпулька» характера, система ценностей. В современном обществе есть ряд стран, которые живут по консервативно-семейному типу. Его обычно называют немецким. Спокойствие, уют, семейное благополучие — почти полмира стремится сейчас к такому типу семьи. С детства ребенок тут чувствует заботу и ласку родителей. Его первый опыт — общение не с «дикой» средой, а с любящими родителями. Как ни странно, ребенок из консервативных семей (конечно, если они благополучны) оказывается более приспособленным к жизни, чем рано «выброшенный» в большую жизнь — самостоятельно набираться ума-разума. Такой ребенок и спокойнее, и увереннее сверстников. Он вырастает более цельным, гармоничным человеком. Развивается личность ведь не по закону «либо утонешь, либо научишься плавать».

Необязательно быть «ведущим» и командовать дивизией: все не могут быть лидерами. Настоящий авторитет и уважение окружающих получает человек, наделенный не властью, а человечностью. А благородство и нравственность поступков, духовная культура, жизненные цели зависят от родителей. От искренности их любви к своему ребенку.

А. ГАГАНОВА.