Интервью

Клара Новикова: "Для меня нет запретных тем"

Раньше мне казалось, что, если целый вечер выступает один артист разговорного жанра,— это скучновато. Но на концерте Клары Новиковой убедилась, насколько была не права. Как она умеет общаться с залом! Да и зал, казалось, превратился в единое целое, внимал артистке, затаив дыхание. И смеялся, просто до изнеможения.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Ночные озера.

Жил да был в деревне Марьено Василий. Мужик справный. Молод еще, а хозяйство уже полное. И жена работящая, и деток двое, и коровенка с телком, и лошаденка, да и птицы полон двор. Хорош: жили, дружно. Все-то он успевал, даже время оставалось в лес за грибами-ягодами сбегать или там на охоты разные - дичинкой стол обрадовать.

Пошел он как-то в лес да и заблудился. Плутал, плутал и вышел к озерам незнакомым. А уж темнеть стало. Куда деваться? Пришлось тут и ночевать.

Только никак не спится ему. Вроде дрема начинает одолевать, и вдруг как стукнет кто. Откроет глаза и смотрит на озеро: вот-вот что-нибудь случится. А вода в озере черная-черная, страх подкрадывается, душу леденит. И опять от дремы да усталости глаза слипаются, вода тихо клецкает, убаюкивает.

В который раз вздрогнул, очнулся Василий, а перед ним стоит девушка. Все в белом, и сама так и светится.

- Ну вот, Вася, мы и встретились.

Хочет Василий спросить: «Кто ты?» - не может. Во рту сухо, язык не поворачивается. А она к нему все ближе, ближе. Ладошкой его по щеке гладит, будто лепестком касается: «Нареченная я твоя... А ты меня не искал, не старался, поплыл, куда понесло, вот мы и разминулись... А я все ждала, ждала, да и померла». - Сказала она это, обратилась в птицу и улетела. Осталось одно перышко - то ли ее, то ли оно тут и раньше лежало.

С тех пор мужика как подменили. Всякая работа у него из рук валится. И есть не ест - так, ковырнет ложкой и отодвинет миску. Или того хуже - уставится в одну точку и сидит как истукан.

Дети его бояться стали. При нем не шумят, не играют, а жена Катерина как глянет на него, так слезы у нее, горемычной, и закапают. Жалко мужика: сглазили.

В этой деревне жил дед Евсей. Появился он тут уж пожилым, после солдатчины, а откуда - никто не знал. Сам дом поставил, местную девку в жены взял. Жил не тужил, никого не обижал. Уважали его: умел он болезни заговаривать или, у кого скотина пропадет, - знал где искать. Словом, помогал, чем мог.

А один раз к нему вор забрался. Взял что надо, а выйти не может. Дом был заговоренный. Так он, бедолага, целый день кричал, о помощи молил, пока хозяин с базара не вернулся. Простил он вора, но с тех пор в его дом никто не лез - хоть и двери нараспашку.

Вот к нему и пошла Катерина. Так, мол, и так, помоги. Перышко ему показывает, говорит:

- Мой-то вовсе ума лишился, как дитя малое это перышко разглаживает, рассматривает, без того и спать не ложится. А совсем недавно все так ладно, хорошо было: и хозяйство вдвоем подняли, и детишек народили... Не ругались, не ссорились. Любили же друг дружку!..

Долго молчал Евсей, а потом и молвил:

- Любовь - это ведь не твое, это оттуда, сверху дадено, а что ты из нее соткала - это уж твое. Да умела ль ты его принять с лаской, слушать, что у него в душе накопилось? Небось знаешь: корова и та от избытка молока ревом ревет, а не всякого подпустит, одному доверяет, к нему и привязывается, но это я так, к слову. Прости... А он-то что-нибудь говорит?

- Говорить-то говорит, да все загадками. Будто он ехал куда. И хорошо ехал. И лошадь хороша, и телега справная, и так все уютно и ладно, да вдруг оказалось - не туда он ехал.

- Прости еще раз, - отвечает Евсей. - Но чем помочь тебе, ей-богу, не знаю. Это оттуда знак. Тут я бессилен. Молись. Да гляди, любовь свою злобой не зарази. Детишек пожалей.

На том и расстались. И пошла жизнь - не жизнь, а так, через пень колода: ели, спали, работали. Солнцу теплому не радовались, смеха детского веселого не слышали.

Мужик попивать стал, в кабак захаживать. А то и вовсе, возьмет бутыль - и в лес. Глядишь, день, два где-то в чащобах обретается, все ночные озера ищет. Совсем плохой стал.

Очнулся он как-то у озера. Тишина. Только волна по берегу туда-сюда ползает, камешки перебирает. Чудится Василию: вот сейчас свершится. Огладывается и... Прямо за спиной стоит она. Не на него смотрит, а куда-то вдаль и говорит вроде не с ним.

- Что же ты с любовью моею сделал? Пес ты паршивый. Я тебе перышко для крыльев твоих оставила, а ты? Видно, не для тебя Господь одарил землю чудесами дивными, красотой и радостью...

Не вернулся домой Василий. Через неделю походили всем селом по лесу, покричали, поаукали. Нет мужика. Пропал.

Поплакала Катерина, погоревала, да бабе крестьянской на слезы время не отпущено; земля не отпускает, да и по дому дел невпроворот.

А тут у двора собачонка стала вертеться, да такая разумная: и детишек бережет, и скотину свою отличает. Только стала замечать Катерина: как-то странно она на нее смотрит, не по-собачьи. Ходит за ней следом и глядит, как хозяйка встанет в потемках и, ни на минуту не присев, весь день дотемна вертится; и завоет ночью собачонка, заскулит, да так жалобно, так надрывно, что и самому завыть захочется.

И все ж не выдержала, надорвалась Катерина - слегла. Это утром случилось, а к вечеру у нее жар, да такой, что она сознание стала терять. На подушке мечется, хрипит, слова бормочет непонятные. Детишки ревут: «Мамка!», кричат, а чем помочь - не знают. Собачонка скулит, лает, то к ним кинется, то к двери. Пацан сообразил, побежал за ней да прямо к порогу деда Евсея. Дед его выслушал, склянки разные собрал, помолился и - к Катерине.

Всю ночь просидел он возле больной. Отварами отпаивал и все шептал, шептал что-то, а под утро собрался в лес идти.

Ребятишкам наказал, что и когда матери давать, из каких склянок, а мне, говорит, надо корешок один редкий найти. Найду, даст Бог, поправится ваша мамка.

Дотемна бродил он по лесу - нету заветного корешка. В сумерках к озерам вышел. Глядь, а она тут. В лице ни кровинки, глаза черные, неподвижные, как в деда уставились, так и глядят, ни одной ресничкой не дрогнут.

- Что ты тут рыщешь? Что потерял на моих озерах?

- Корешок целебный надобен, матушка.

- Если болен кто, значит, на то Божья воля, и не тебе, козявка, ей перечить.

- Не гневись, матушка: виновен родитель, а страдают, мучаются детишки невинные. Как им не помочь? Вот я и...

Поднял голову Евсей, а ее уж нет, будто и не было вовсе. Только на том месте цветочек махонький алеет - верный признак корешка заветного.

Как принес Евсей корешок этот, так и пошла на поправку Катерина. Заиграло солнышко на ее окошках.

Мужики миром поле ее убрали, сено заготовили; бабы с огородом управились и, как положено, каши в избе устроили.

Девчушка малая за хозяйку хлопочет. Ей под стол пешком ходить, а она вовсю чугунками ворочает, ухватом громыхает, как большая на гостей ворчит: «Ишь! Мух, комаров в избу напустили, наследили, намусорили - сладу в ними, окаянными, нету». Хозяйка!

Гости гогочут, ниже пояса ее шлепают: «Не сердись, станешь быстрей невестой на зависть. Какому ж счастливчику ты достанешься?!».

Мать с печи улыбкой светится, а у самой от немощи слезы текут.

А на дворе собачонка сидит не шелохнется, поскуливает, в окно уставилась. Дождь ее нещадно поливает, ветер до костей продирает.

Справилась с хворобой Катерина. На ноги поднялась, все-то у них налаживаться стало, в колею входить. Собачонка только куда-то запропастилась. Зато помощников -пруд пруди. Словом, покатилась жизнь и, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! все в гору. Катерина и так баба ладная, а после болезни вроде еще пригожей стала: и лицо тоньше, глаза больше. В общем, стали к ней женихи приглядываться.

И вдруг...

Пошла она спозаранку корову доить, глядь, а он обросший, нечесаный и будто побитый. «Здоровы ль детишки?» - спрашивает, а у самого слеза по щеке катится, белый след оставляет.

Заревела, запричитала Катерина, а он к ней:

- Прости! Как же я виноват-то перед вами! Простите вы меня, окаянного!

- Где ж ты пропадал, идол?! Знаешь ли ты, злодей, что с нами было?

- Не спрашивай, не мучь ты меня, и так душа разрывается! Я ведь, как чумной, на судьбу грешил. Думал, скрывает она мое счастье, особое, только мне предназначенное. Сыщешь его и греби горстями. А вон как все обернулось.

- Кака така судьба? Что ты мелешь? Видно, прав дед Евсей. Что нам дано - то дано, а жизнь строить своими руками надобно. Иди, топи баню, пес ты шелудивый.

Приняла его Катерина. Да жизнь та, прежняя, так и не вернулась. Строить хорошо на чистом месте, а на развалинах... В общем, ушло из дома солнышко, укатилось. Только иногда ребятишки вдруг вбегут в избу, прижмутся к матери, она их стиснет до боли, да так и замрут молча, будто ждут чего-то. А за окнами жизнь сверкает, цветет, бежит и манит, и обещает, обещает...

Анатолий ЕЛИСЕЕВ