Интервью

Клара Новикова: "Для меня нет запретных тем"

Раньше мне казалось, что, если целый вечер выступает один артист разговорного жанра,— это скучновато. Но на концерте Клары Новиковой убедилась, насколько была не права. Как она умеет общаться с залом! Да и зал, казалось, превратился в единое целое, внимал артистке, затаив дыхание. И смеялся, просто до изнеможения.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Если вы одиноки

Несколько лет назад в Новосибирске лютые стояли морозы, что редкостью для Новосибирска стало. А мне приходилось через трое на четвертые сутки подниматься ни свет ни заря, облачаться в теплое — тулуп, валенки, шапка,-— запасаться чтением да едой и бежать на электричку, увозившую за город сторожить круглые сосны, сугробы под ними с беличьими следами, плоское пространство залива, исчирканное косыми тропками рыбаков, и несколько неказистых строений из дерева, в снегу потонувших, среди которых одно было, по счастью, из кирпича с калорифером внутри, креслом, розеткой и телефоном.

В привокзальном киоске покупал я газеты для электрички, приберегая заветное чтение на потом, на сладенькое. В газетах тогда началась перестройка, прочитывались газеты азартно, взахлеб, как и по сей, впрочем, день, когда нахлебались вроде бы досыта, когда от одного уже этого слова, похожего на унылый — «тяп-ляп» — забор вокруг той же застывшей стройки неведомо чего, зачем и когда, от одного уже слова подкатывает тошнота, словно от полезного в детстве рыбьего жира, брр!

Повезло мне в тот раз, повезло, досталась «Реклама», обычно раскупаемая мгновенно, стали печатать в ней объявления службы знакомств, о чем город гудел. Самые разные слышал я суждения о таком начинании. Своими глазами читал впервые.

Вагон я выбрал удачно — без вибрирующего внизу мотора, со всеми стеклами, с неотъезжающей дверью, а в вагоне тоже на удачное попал место, по ходу поезда, у окна, с печкой внизу. Как раз эта печка через скамью деревянную, штаны, подштанники, исподнее честно грела мой зад, на зависть прочему телу. Словно коммунизм в отдельно взятой стране нежился над печкой мой зад, нимало привилегией не смущенный, тогда как прочие телеса вульгарно мерзли в простуженной электричке, строгой и стройной снаружи, косолапой и свойской внутри, неторопко постукивающей сквозь мороз, сквозь рассвет, сквозь город, пригород — сквозь, сквозь, сквозь. Особенно подло стыл нос, немели от холода пальцы на руках, на ногах. Руки причем морозились добровольно, в руках трепыхалась «Реклама». Меленькие буковки елозили, егозили, прыгали, падали, пропадали, снова выныривали невпопад, словно круженье, крушенье у них там, у буковок, у слов-вагончиков, у строк-поездов, под откос абзаца... Слезились глаза, нос тоже сочился.

Блондинка приятной внешности возврат фотографий гарантирую дорогой друг, если Вы одиноки воспитываю ребенка семи лет образование и внешность значения не имеют без вредных привычек с целью создания семьи в котором обрету опору и смысл для дальнейшей жизни материально и жильем обеспечена право судить , о себе предоставляю при встрече согласна на переезд.

Холодно мне было и жарко.

Словно в женской бане вдруг очутился, в тулупе и в валенках. Словно некий кокон из холода защищал меня, как доспехи, прозрачный и твердый, куб ледяной внутри банного жара. Вокруг колобродило голое женское тело разной свежести, масти и стати. Прикрывались женщины шайками, мочалками, руками, прикрывались, приседали, отворачивались, визжали, конечно. Но не все и визжали, не все отворачивались, многие делали вид, что не видят меня, столбом ледяным застывшего, не видят, и все тут, не чувствуют могильного от меня холода, спокойно и плавно — само достоинство — продолжая банное свое дело... А другие и вправду не видели, даже не видели тех, кто видел, визжал, прикрывался, тем более тех, кто нарочно делал вид, мол, не видят...

Да и сам я ничего не видел особо, из-за пара, из-за гомона, гула, звяканья тазиков... Просто чувство такое — посреди женской бани стою в тулупе и в валенках, в шапке, дрожь пробирает от холода, от стыда. Срамец, говорю я себе, самец, не умея согреться, оттаять, сбросить тряпки с себя и похоть, ледяной разбить панцирь да живое принять участие во всеобщей — как в армии говорят — помывке. Наш старшина говорил — помойке.

Несколько лет назад лютые те случились морозы, блескучая изморозь на зеленом железе вагона, газета сухо шуршащая, на ощупь тоже холодная, бутылка пустая каталась в проходе, семечки две соседки лузгали аккуратно... Несколько лет назад, но, кажется, вечность минула, столько случилось потом, таким обвалом вдруг хлынуло время.

Пустое.

А тогда волновало, тогда ужас как было все интересно, затейливо, ново! Какие-то горизонты распахивались, слова справедливые прямо шли в сердце. В любой даже малости символика чудилась. Да те же хотя б объявления в «Рекламе» — какая смелость, гуманность, какая пощечина официозу, ханжеству, какой удар по чиновному оптимизму!.. Не было еще видеосалонов с голыми красотками западных образцов, не было трезвона вокруг проституток, конкурсов красоты, Маленькой Веры, не было съезда, где настоящий пошел стриптиз, не было многого, многого, всяких там реформ, законов, скандалов, забастовок, революций, крушений, выборов, вывода войск, взрыва преступности, пролитой там или там крови, которая, то тише, то гуще, и по сей льется день. Ничего, можно сказать, еще не было. А то, что было потом, невозможно уже перечислить, не то что осмыслить — просто хотя бы назвать, припомнить — Боже, какое время.

И, конечно, конечно, очень скоро забылось то стыдное зябкое в косолапом вагоне чувство, затерялось, ушло, истаяло, погребено оно стало под могучим напором иных справедливых чувств, иных страстей вдохновенных.

Что ж, нормально.

Недавно в разговоре случайном бородатый журналист по фамилии Б. обмолвился в том смысле, что кошмарней его профессии невозможно измыслить. Так и выпито было. Далее следовал ряд доказательств вполне доказательных, скучных, но прозвучало и вот что: «А тут еще,— он как бы запнулся, соображая,— знакомая знакомой,— снова запнулся для того теперь, чтоб смог я оценить деликатность его и находчивость,— поставила меня под ружье. Объявление в «Рекламу» писать. Замуж, значит, охота. Ну это, читал же, поди, бодяга: дорогой друг, если вы одиноки...— изобразил голосом бодягу.— А куда денешься — отстрелялся.— Б. чуть заметно, но так, чтоб заметно все-таки, в бороду усмехнулся.— Я и сам, может быть, одинок — гонорарчик на бочку! — глянул Б. на меня соколом.

— Это точно,— ответно я покивал, похмыкал,— гонорар — дело святое.— Тоже вроде гусар, вроде прожженный, кумекаю что почем.

Именно тогда выплыла из тумана с истошным гудком электричка, и снова я бежал вдоль вагонов, докуривая, выгадывая, ставя огромные валенки на узких ступенях боком, не обращая внимания на блевотину, застывшую, на окурки, харчки, шелуху. Снова запах вагона, запах овчины, духов, свежей рыбы, влажность оттаявшего на подбородке шарфа, капли влаги на бровях и ресницах. О другом уже с Б. говорили. Снова холодно мне и жарко. Снова едет вагон мой сквозь, сквозь, сквозь...

Как оно было.

Б. заявился к В., заявился ни сном ни духом, захаживал к ней давненько, то пьяный, то «на минутку"-и после того, зачем он хаживал, семейный-то человек В. оглашает, так, мол, милый, и так, нас ждут. На пирог.

Вот этого Б. не любил, нож ему это острый, всякие там поползновения облагородить их отношения, изначально определенные. Но В. настояла, надо, надо, она уже обещала, не дуйся, разве я часто тебя о чем-то прошу, никого там не будет, да мы и недолго, здесь близко, десять минут, буквально десять минут ходьбы, можешь идти отдельно, сзади можешь идти, раз уж трясешься, больно надо, никто на тебе виснуть не собирается, подумаешь, знаменитость, топай отдельно, сколько можно ноги об меня вытирать!. В. всплакнула, тут же озлившись: «Одевайся,— швырнула Б. брюки,— сходим, не переломишься». Чего хочет женщина...

Что неприятно Б. изумило, так это вплоть до оттенков совпавшая система отношений с собственной любимой женой. Какая дичь, мимолетно вздохнул он, какая дурная бесконечность. Вот уж воистину: зачерпни воды с левого борта, испей, зачерпни воды с правого борта, испей, не все ли едино?..

Размышлять стало некогда, оделся и пошел. Рядом. Все равно, будто голый. Принужденно-непринужденно беседуя, мимо воли глазом кося, да его ж тут каждая собака, как облупленного, это ж деревня в полтора миллиона, сколько раз убеждался, чтоб пирогу этому!

Комната, подруга, пирог, чай.

— Еще кусочек?

— Не откажусь,— делал Б. хозяйке приятное.

Всегда после В. разыгрывался у Б. аппетит, «опять жор напал», пояснял он жене, протягивая за добавкой тарелку, давно научась не краснеть. А тут еще нервное вдобавок потрясение голышом прохода по городу, поэтому наяривал Б. пирог, отменно вкусный, понимая себя дровосеком с морозца.

В. и подруга менялись тенями — Австрия и Польша,— какой оттенок кому нужней, как дети, над марками, склонились они над раскрытыми блестящими футлярчиками — ворожба. Как дети над марками, растроганно подумал Б., склонный по роду деятельности к метафорическому мышлению. И по тому же роду к обобщениям склонный: бедные советские женщины, думал он, достали по случаю, кучу денег, поди, ухлопали, ворожат вот, выгадывают красоту. А разве не имеет права наша советская женщина быть красивой? Разве может красота прерогативой быть только сытого Запада? Как же тогда, позвольте полюбопытствовать, красота спасет мир — весь мир? Так он работал над социальной проблемой, пирог уговаривая, нюх у него на эти дела. Зря пирог не едим, хмыкнул про себя Б., нюх у него на эти дела, так хмыкнул, склонный опять же к самоанализу, к отстраненному — в третьем лице — на себя взгляду.

После пирога на гитаре подруга играла, песни лиричные пела.

— Сыграй что-нибудь,— попросила В.

— Сто лет уже не играла,— немножко отнекивалась подруга,— Сто лет,— немножко оправдывалась, подстраивая инструмент.

Музыкально было у Б. на душе, сыто и ласково, в райцентр он срочно уехал, тормозит перестройка в райцентре, хоть ночью может явиться.

Потом, как бы в рифму пирогу и гитаре, про себя Б. похвастал, какой он прораб перестройки. То есть разливался-то он про работу, про гласность и плюрализм, про архиважнейшую роль средств массовой информации, которая он и есть. А бюрократы-аппараты сопротивляются, палки в колеса, гонения. Начальство туполобое облаяли дружно, наперебой. Роль Б., как прораба, как средства массовой, оценили, масштабность мыслей еще оценили пуще. Б. их — одну-другую — изрек: планомерное осуществление социальных программ, комплексно проводимых через консорциум и всевластие местных Советов, является доминирующей тенденцией в развитии региона... и так далее. Не лаптем, чай, щи хлебаем.

В. даже раскраснелась, даже сказала: «Он такой»,— даже, с духом собравшись, развила сказанное: «Он такой у меня»,— взъерошив Б. волосы. Пристегнув к себе Б., тем самым она как бы предъявила его, когда настал ее черед хвастать. И по всему походило, что В. победила пирог и гитару, прораба с парочкой мыслей — у нее лучше всех.

А Б. руки любящей не заметил, погруженный в судьбоносные мысли, пора когти рвать, здраво выводил Б., имея в виду более общий, чем пирог и подруга, смысл. Хотя подруга его волновала, тут надо признаться, себе признавался Б., честный. Такая она, подруга, такая... На любителя, можно сказать, так он любитель как раз, любитель. И песни поет. Как бы это нам бы так вот втроем и общаться, размечтался мечтательный общительный Б.

А чтоб не выдать себя, шито-крыто чтоб, снова на пирог он напал, снова стал гитару подруге совать, снова — было начав и то и другое — вдруг по новой бодягу завел про гражданские свои подвиги, не прожевав, перебивая...

В. его, кажется, поняла, ей ли его не понять, осекла грубо:

— Дело есть.

Подруга вдруг улетела на кухню, чайник кипит. Тут же с бутылкой вернулась коньяка.

— После праздника осталась...— оправдывалась она,— Надо же, совсем забыла...— жалко оправдывалась.— Коль пошла такая пьянка...— некстати изобразила раз1ул.

Б. вынужден был потереть руки.

— Гуляем, братцы!

— Дело есть,— стояла на своем В., подчеркнуто не присоединяясь к новому общему настроению. Б. вош-кался с пробкой, подруга расставляла рюмки.

— Валяй, выкладывай,— по-простецки откликнулся Б. Жизнь обучила многому, в том числе и дурашливости, когда сам тон уже спасает от соучастия.

Оказалось, зря забоялся, всего-навсего надо пять строк нацарапать, объявление в «Рекламу», дело плевое, для аса-то журналистики. Но, с другой стороны, сам понимаешь, каждая запятая на вес золота. И того дороже, каким золотом оценить... Такое надо сочинить объявление, чтоб косяком жених повалил, отбою чтоб не было. Ну да сам ведь все видишь: и пирог, и гитара, и комната, телефон, центр, а внешность — находка, а не жена. Находка молчала, курила, пальчики вздрагивали. Ой, да ерунда, вдруг встряла, Б. уже разливал, просто ради хохмы, просто попробовать, просто девчонки с работы уговорили...

В. настроена была по-иному, лепет подруги перечеркнула, будто его и не было, мимо ушей пропустила, как врач. Дело, разумеется, плевое, однако отнестись к нему надо предельно всерьез, личное счастье — это не шуточки — романы нам ни к чему, нелогично связала себя с подругой, вот уж где эти романы, так молвила, оскорбив мимоходом Б., а семья, муж, дети — это для женщины — все! С выстраданным пафосом завершила она, недовольная, что пафос прорвался все-таки — а зачем? Короче, пиши. Отставила рюмку Б. в сторону, тот проводил рюмку взглядом. Совсем сдурели, подумал скучно. Перед ним вдруг образовался чистый лист с ручкой сверху. Зачесалось им — замуж, думал он некультурно, уж замуж невтерпеж, так еще думал, путая исключения с правилами. Хватку В. он уже изучил. Она его, кстати, тихо шантажировала, бросишь, говорит, позвоню твоей бабе или явлюсь, пеняй на себя, мил-дружок, мне терять нечего. Вот он и хаживал, как прикованный, а шантаж тот в юморок перевел, не думать чтоб, что шантаж.

— Смешные вы,— говорит окружению Б.,— из мухи слона...— так говорит,— Да любую «Рекламу» возьмите, перекатайте, что понравится, свои размеры приставьте, и дело в шляпе. Да они там все одинаково пишут...

— Пишут все разное, мозги нам не пудри. А надо, чтоб без осечки, прочел человек, зарыдал вдруг, понял — моя! — В. даже изобразила, помотав головой с закрытыми глазами. Продолжила сухо: — Желательно, чтоб побольше их было, понятливых. Нам тоже абы кого не всучишь. Усек, Васек? — по-прежнему строго спросила В., хотя Б. зовут Б., значит, В. Васьком Б. вроде б обозвала, право имеет. А Б. не обиделся, раз право, право, коньяк сохнет, замнем для ясности, убедил себя неубедительной поговорочкой.

— Мера крайняя,— долбила В. в одну точку,— дважды на такое не решаются. Так что ты постарайся... Да что толковать, ты же у нас писатель, а мы только слабые, глупые женщины. — В. поморгала, как куколка, зная, сколь славно у нее получается: «Куколка», скажет бывало себе перед зеркалом.— За успех, подруга! — Не сбавляя темпа, подняла рюмку В., чокнулась с пунцовой подругой. Та пить не стала, поставила свою рюмку рядом с опальной рюмкой Б. Впервые глянула на него прямо:

— Я вас очень прошу. Помогите, пожалуйста.

Настала очередь покраснеть Б. Разумеется, о чем разговор, минутное дело, да ему самому интересно, как журналисту... По-человечески потерялся он, замельчил. Тут же, впрочем, к себе возвратясь.

— Одно условие!.. Одно условие... Чтоб на свадебку пригласили. Ох, и люблю же я свадебки!

— Я тебя на свою приглашу, — по-змеиному вклинилась В. Б. обмяк.— Если выгорит у подруги, — снисходительно В. пояснила,— следующее объявление мне писать будешь.

— Ага,— бормотнул Б,— кооперативчик открою,— Девушки улыбнулись,— На свои же объявления и письма сам буду слать,— Поощренный улыбками, развивал Б. идею,— Мужскую сколочу клиентуру, вроде шабашки... Кооператив «Сводня»?.. Или нет, «Сутенер», а? Или «Альфонс»?..

Все-таки стал он заводиться. Достала. Ладно, «Васек» — народное, ладно, «писателя» проглотил... Хотя знает ведь, знает, сам же, дурило, и выложил, как обстоят делишки его писательские... Привела, заманила, как медведя на цепи, пляши, дешевая бабская похвальба, вот, мол, какие таланты у нас на цепи!.. Не-ет, милая, не пойдет... А замуж бы выпихнул тебя с удовольствием, катись колбаской... Что-то не видно охочих... Достала.

Б. готов был уже вспылить, что в его исполнении значило: сказать непролазную гадость. Но поймал испуганный взгляд подруги, осекся. Все-таки подруга его волновала. Отложил раздражение на потом, уж он-то щипать не будет, врежет так!..

— Пишем? — Взял ручку В., медленно, затуманенным взором окрест поводя.

— Пишем...— шепотом откликнулась подруга, не без священного ужаса глядя на белый лист.— Пятьдесят слов,— прошептала.

— Ась?— шутейно переспросил Б., вернув глазам нормальную резкость.

— Пятьдесят слов,— сглотнув стыд, пояснила подруга,— я считала. Чуть больше, чуть меньше, пятьдесят в среднем.

Вот ведь жизнь сволочная, неожиданно здраво подумалось Б., девка-то, по всему видно, славная. Вполне, чего тут вилять, вполне. И внешность, и вообще... Пирог вот, гитара. Ага, только с подругой не повезло, деловая, блин, шибко, вильнула мысль в сторону, тут же и выпрямившись. Так где ж они, нормальные мужики, тоскливо прикидывал Б., где ж они, так вопрошал, совершенно справедливо себя при этом вынося за скобки и нормы и мужиков, где? И как же тут, господи, в пятьдесят жалких слов судьбу человека втиснуть, если все на свете романы-романсы не могут женщине заменить мужчину! Какого рожна мужикам еще надо? Бессильно, бессмысленно вопрошал В., пробуждаясь.

Когда занимался квартирным обменом, начитался этой «Рекламы» Б. под завязку. Особенно им с женой любо было нервы трепать друг другу, читать объявления про знакомства вслух, себя прибрасывать в качестве пары. Дети слушали, на ус мотали, тоже в травлю включались. И на работе, случалось, если стих нападал, всласть они зубоскалили...

Задним числом стал Б. противен себе. Вину ж искупал прилежанием.

— Хорошо. А принца какого заказывать? Какие у нас к миру претензии? — выспрашивал Б. подчеркнуто мягко. Подруга смотрела растерянно, пятна на щеках. — Какой нам муж нужен? — в лоб сформулировал Б.

— Любой,— тихо и твердо сказала подруга. Никого не приглашая, залпом хлобыстнула коньяк.— Рост, вес, возраст впишу сама.

В. схватила чайник и вышла из комнаты.

Б. рисовал домик. С трубой.

Наверное, так оно было. Может, иначе.

Илья КАРТУШИН