Интервью

Спартак Мишулин: «Людям надо говорить хорошие слова каждые пять минут»

... Я порадовалась за Спартака Васильевича, что есть у него настоящий друг и надежная семья; поняла, что главное в этот человеке — доброта и любовь к людям, и от души пожелала ему новых ролей в его родном театре, а нам новых встреч с любимым артистом.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Коня купил...

Началось с того, что месяца три назад младший наш сын коня купил... Конечно, это по порядку он младший, а так-то ему под тридцать, у него теперь два сына, а живут они нынче в крохотной деревеньке под Звенигородом. Купил коня, хотя мог бы купить какого-нибудь полезного питомца, корову там или козу, кур, на худой конец. 

Но вернемся к нашему рассказу. Квартира у нас маленькая, вместе тесно, а времена наступили сложные, и вот когда молодые поняли, что надежд на собственное жилье у них никаких, в эту самую деревеньку они и перебрались — была там у нас изба-развалюха, которую мы не без гордости звали дачей.

Решили жить в селе — хорошо, врачу везде работа найдется... Но с этого ль надо начинать?

Жена вернулась от них в ужасе:

— Представляешь, он коня купил.

Я сперва не понял, машинально переспросил:

— Какого коня?

— Откуда я знаю?.. Громадный такой... очень высокий... А худой!

— Сильно худой?

— Кожа да кости,— сказала жена,— Потому и купил эту дохлятину — откуда у него деньги на нормальную лошадь?

— Что, уж совсем дохлятина?

— Совсем!— подтвердила жена.— Что теперь будем делать?

Но мне уже успело это понравиться: коня купил, а?! Все-таки заговорила кровь, заговорила. Да и что там ни говори — поступок. Это вам не джинсы там и не «видик» — это конь!

И я спокойно сказал жене:

— Как это, что будем делать? Кормить будем.

Она нарочно всплеснула руками:

— Теперь еще — и коня?! — И тут же, естественно, «нашла крайнего».

- Это ты виноват, ты!

Вообще-то, конечно, я. Хоть вовсе и не в том, что теперь имела в виду жена...

Он родился в Сибири, когда мы жили на большой стройке, и я все говорил себе: мальчик не должен забывать, кто его предки да откуда они, нет!.. И вот летом, когда он гостил у одной из бабушек, в Майкопе, непременно уезжал потом и к другой, в станицу Отрадную — к моей маме. Вместе с сыновьями старых моих друзей, со своими одногодками, пас овец либо маточкино молочко собирал, но и на коше, и на пасеке главной радостью, конечно же, были для всех для них кони... Ну, в самом деле, виноват!

— В деревне к нему так хорошо относились, — сказала жена. — А теперь все смеются!

Углубившись в сибирские да в кубанские дали, я уже потерял было нить разговора, потому переспросил:

— Смеются?.. Почему?

— Ты что, не слышишь, о чем я тебе рассказываю? — обиделась жена. — Его сын покупает лошадь...

—- И деревня смеется?

— А что же они должны делать? — спросила она запальчиво,— Конечно, смеются: и над дохлятиной над этой, и над Жорой над твоим.

В те дни я был сильно занят, никак не мог вырваться, чтобы хоть одним глазком взглянуть на «дохлятину», зато, когда со станции в Звенигороде звонил сын, засыпал его вопросами:

— Зачем он тебе, конь?

— Не знаю пока,— честно отвечал сын.

— А где он у тебя все-таки стоит, не пойму?

Он пытался успокоить:

— В ямке пока, ты знаешь... В той части будущего подвала, где я собираюсь гараж потом строить.

— Она же у тебя не накрыта.

— Да я накрыл быстренько — хоть кое-как пока...

— А в ней не холодно?

— Да с зимой повезло — пока морозов не было.

— Но там же коню темно, в ямке?

— А зачем ему свет?

— Правильно,— говорил я.— Это раньше черкесы подолгу выдерживали лошадь в конюшне без света, чтобы она потом хорошо видела в темноте и в ночном набеге не подвела... Ты, что же, на Тимухово собираешься потом ночью напасть?

— Да почему? — хихикал сын, пробовал смехом поддержать мне настроение.

— На Аляухово, что ли?

— Вообще-то его можно пустить, Орлика...

— Куда?

— Ну, деревню развалить — справится.

— Справится?

— У него прикус, понимаешь?.. Что-то все время должен грызть...

— Потому-то тебе его и отдали почти задарма?

— В общем, да.

— Так он тебе избу не сожрет?.. Начнет снизу...

— Ну, первый-то венец он слегка попортил... сильно погрыз. А потом я перевязал его. Правда, одну бечевку он тут же сжевал...

Я все же не выдержал:

— Как это так. слушай?.. Ничего для него не приготовить — и вдруг коня привести!..

— У меня уже. между прочим, скребок есть.

— Скребок? — принялся я насмешничать. — Это, конечно, главное — да, в конном деле тут главное — скребок...

— А разве это не важно в самом деле, чтобы лошадь ухоженная была?

— А где ты его купил?

— Да, купишь, как же — в продаже днем с огнем. Это мне одна бабушка передала с другого края деревни — лечил ее как-то... А теперь внуки приходят: вот, бабушка послала, велела вам передать. И тут же спрашивают: а для чего эта штука, дядь Гоша? Что ею делают? Пришлось показать сразу. Ну, и приходят теперь каждый день — Орлика скрести...

— Ты, я вижу, недурно устроился...

— А им плохо, что ли?.. Они катаются на нем.

— Ну, правильно: чего там в больнице дурака валять? Откроешь конно-спортивную школу...

— Тут люди подошли звонить,— говорил сын.— Очередь.

— Ну, пока. Привет передавай.

Он спрашивал:

— Орлику?

— И Орлику тоже.

— Ты бы ему лучше хоть полмешка овса передал! — ехидно говорила жена, которая в такие минуты, когда он звонил, конечно же, стояла рядом. — Не знает, чем кормить...

— А что? — сказал я.— Это ли проблема — полмешка овса... Вот делов!

Тут же открыл записную книжку, набрал номер своего старого знакомца Мухтарбека Кантеми-рова и, когда он, признаться, неожиданно для меня сам взял трубку, победно глянул на жену: не отходи, мол, и тут послушай!.. Что ж нам, осетинские братья, думаешь, полмешка овса не подкинут?.. Да для джигита это — раз плюнуть!

Поздоровался с Мухтарбеком — и сразу же быка за рога:

— А почем у нас нынче, Миша, овес?

Тут надо Мухтарбека знать: вот-вот стукнет шестьдесят, а все как ребенок. Сдается иногда, что человека с более чистым сердцем вообще не встречал... Может, как раз потому, что всю жизнь с лошадками? А они ведь редко обманывают...

И он так дружески, так благодарно откликнулся:

— Спасибо тебе, дружище!.. Хоть ты мне хочешь посочувствовать. Нынче это уже невыносимо: был пять рублей килограмм, а теперь — восемь!.. Что мне делать? Ты же знаешь, что у меня их шестьдесят... и какие лошадки!.. Как и людей, как наездников своих всю жизнь собирал... Но кому он нынче нужен, конный театр?.. Когда кругом такое творится... Кроме нашей общей трагедии, у меня своя, представляешь?.. Кони мои, но седла — их, вот они тайком берут свои седла и уходят потихоньку... Им стыдно, но что делать?.. И что я ему скажу, если он, профессиональный наездник, каких даже на Кавказе немного, получает триста рублей, ты представляешь?

— Дела-а!..

И о причине своего звонка я, конечно, не заикнулся. Подробней расспросил и совершенно искренно посочувствовал — помог, словом, душу отвести... Бедный Миша! Один из самых искусных и самых бесстрашных джигитов... Если на нынешний-то лад: лучший, пожалуй, несмотря на годы, каскадер...

Сын, когда позвонил, первым делом радостно сообщил:

— А у меня уже хомут есть!

Как старый игрок словами —

это, конечно же, чтобы не сказать о себе мастер слова,— я просто не мог не воспользоваться тем, как он совершенно беззащитно подставился. С нарочитой строгостью спросил:

— Понял, наконец?

Он, конечно, поймался:

— Что я понял?

— Насчет хомута...

— А откуда вы знаете? Кто сказал?

— Никто нам ничего не сказал. Это мы тебе сразу сказали, когда ты его только что купил, коня своего. Сказали: понимаешь, какой хомут на себя надел?

— Вон ты все о чем! — сказал он беззаботно.— Понял тебя, понял, но я — в прямом смысле, понимаешь?.. Приходит одна старушка и говорит: должно ты мне, Гоша, дай какой-никакой мази, а то я спину не разогну... И, знаешь, почему? Надо было тебе сказать, чтобы ты на чердак слазил, а я сама, дурочка старая, говорит, полезла — давай там нагибаться по углам да рухлядь ворошить. Помнила, что должен быть хомут — не ошиблась!.. Думала, уже совсем склероз — нет! Еще когда сгоняли, говорит, в колхоз мы коней отвели, а хомуты оставили. И сам хомут, и седелка с подпругой — пойдем, заберешь, а то я одна не дотащу, совсем из сил выбилась, пока лазила на чердак... Ты представляешь?

— Да представляю,— сказал я,— представляю... и правда, трогательно, но чем кормить-то его, чем кормить?

— Да, в общем, так... деревня... потихоньку...

И снова я почувствовал родительскую свою правоту:

— Что — деревня?.. Ну, что — потихоньку?!

— Да все спрашивают: не голодает ли конь?.. Мы-то, говорят, ладно, мы привыкли, а коня жалко. Одна бабушка пришла: забери, говорит, немножко сенца — осталось еще от кроликов.

— Что это у тебя там — все бабушки?

— Да нет: вчера пришел тракторист... Наверное, ты его не знаешь, он из барака, недавно тут. Я, говорит, ругался, что скирду неаккуратно забрали, не по-хозяйски вышло — много осталось: а ну-ка, давай теперь с тобой съездим, одонки заберем... так что вот! И хомут теперь есть...

— Да зачем тебе хомут?

Он сказал опять:

— Не знаю пока!

Зато в следующий раз с этого и начал:

— Ты спрашивал, зачем мне хомут?.. А знаешь, зачем?.. Был бы ты! Видел бы эту картину!.. Дядя Митя устроил, представляешь? Серебряков. Слышим через окно: забирай, ну ее, надоела, только место во дворе занимает!.. Выбегаю, а он стоит между оглоблей, нарочно их не бросает: забирай телегу — твоя!.. Говорю: позвали бы! А он: нет!.. Специально один притащил, чтобы ты понял, какая легкая! Раньше умели делать ! Думаешь, я одни гитары мастерил?.. Я и телеги ладил — вот увидишь. Стояла у меня. Я про нее, можно сказать, забыл. Дровами заложил, она, говорит, и стояла, чурки и под ней, и на ней...

— Хорошая телега?

— Что ты! — радовался сын. — И новенькая, можно сказать, совсем, хоть ей уже лет и лет, как ты любишь говорить. Как на консервации у него стояла: все честь честью.

Я тоже не удержался:

— Ну, Петрович!.. Прикатил, значит?.. Телегу. «В ажуре — в темпе?»

Бывший гитарный мастер — в нашем Кабякове почти до войны гитары делали — и добровольный участник всех — начиная с Хасана — войн... Когда маленько выпьет, начинает рассказывать: «В ажуре — в темпе, Серебряков!.. Опять война!.. Пойди в коридор и добровольно подумай: пойдешь ты или нет?.. То были пловцы родине нужны, те-перя лыжники, а ты у нас — на все руки-ноги... Пойди и добровольно подумай, ё-мое, откуда раньше можешь вернуться: с фронта или с тюрьмы?! Если не пойдешь на фронт. Добровольно!»

— Он, наверное, никак решиться не мог,— рассказывал сын. — Думаешь, легко, говорит, Гошка, мне с нею расставаться?.. Я, может, тоже хотел коня купить, да все некогда, и бабка, говорит, не разрешает — тетя Наташа... Но обратно, говорит, ты меня домой на телеге отвезешь — запрягай!.. Чтобы видела бабка, какое к Петровичу на деревне уважение. Запрягай, кричит!.. Знаешь, чего он говорит: мы с тобой на этой телеге за гуманидармовой помочью ездить будем. Она, говорит, мне от немцев как никому полагается: в ажуре — в темпе!.. Потому что я санитаром был и исправлял их немецкое безобразие — с поля боя раненых выносил!.. А если бы я автомат взял в руки?.. Тогда бы некому было нам эту помощь сегодня присылать, ё-мое!

— Ну, и ты отвез его?

— А как же!.. Вместе запрягли... знаешь, какая тележка, и вправду, легкая?

И удобная — Петрович в ней сидел, как король!.. Едем, а он кричит: в ажуре—в темпе!

Пока я мысленно возвращался к «дохлятине» Орлику, которого потихоньку подкармливала теперь вся деревня, и к самой к ней, такой маленькой и, казалось, совершенно разоренной и беспросветно забитой, а на самом деле все помнившей, все хранящей — не только хомуты да уздечки, сын добавлял новые подробности:

— Помнишь, я тебе про эту бабушку, что первая прислала скребок?.. А внуки ее мне теперь помогают... Так вот, мы Орлика запрягли в воскресенье и в Аляухово съездили к ее подружке — тоже бабушка старенькая... Вот ты смеялся насчет Аляухова — а если бы ты знал!.. В наших местах во время войны казаки-доваторовцы стояли... Перед этим сражением в Ершове, где они с шашками — на танки. Я раньше думал, что это преувеличение или как там? По-вашему? Иносказание?.. Нет! Люди говорят, что это правда... А бабушка эта, из Аляухова, была тогда совсем молодая, и тяжело раненный казак седло ей свое оставил, сказал, чтобы берегла, а он за ним обязательно приедет, ну и.., любовь была, что ли, понимаешь?.. Он так и не приехал, но она все это время берегла седло, все ждала... И представляешь? Не строевое, а именно казачье седло, да не просто старое — старинное... Ленчик — чисто казачий!

— Ты-то откуда знаешь? — не поверил я.— Казачье... старинное... ленчик... Кто понимал бы?

— Как это кто?.. Дядя Миша. Кантемиров. Он тебе, кстати, привет передавал...

— То есть как? Ты его видел или...

— Летом, когда мы были на представлении... Как эта его программа называется?.. А то ребятишки тут в деревне заспорили. «Прощай, Русь — здравствуй, Русь»... правильно?.. Ну, вот. Так он дал мне тогда телефон — почему, думаю, и в самом деле не позвонить?..

— И позвонил?

— Сперва позвонил, а потом съездил...

— Съездил?

— Ну да — седло показать. Это он мне все растолковал. И еще ты знаешь: он дал мне овса мешок...

— Овса?.. Мешок?! Да ты знаешь, почем нынче килограмм овса?

Ну, я сперва отказывался, а он все равно дал мне, когда я ему — про своего Орлика...

— Ну, почем килограмм, как ты думаешь, почем?!

— Он говорит, будет у тебя — отдашь, а пока у меня есть... А что такого?

Недели через две или три он доложил:

— Заведующая фермой девчат прислала: пусть, говорит, он придет, посмотрит — там у нас под навозом плуг лежал...

Я снова воспрял было:

— Известный прием, да... Все ясно. Захотела, чтобы ты им навоз перекидал? В другое место? Давно надо было. А то из-за него уже фермы не видать.

— Нет, оказалось, правда... Щечки деревянные на ручках сгнили, но мы с Петровичем уже новые приделали... А лемех, как гитарная струна, звенит, это Петрович говорит — хоть куда лемех. Сталь хорошая...

— Конечно, если старой работы...

— А чего ж не спросишь, что я с ним буду делать?

— Тут-то ясно,— сказал я.— Бросишь работу в больнице...

В голосе у него послышалась явная вина — интонация стала почти как в детстве: — Знаешь, я уже бросил...

— То есть как это бросил?.. Как «бросил»?!

— Зарплата как у нищего — это ладно, давно привык... Не только у меня — у всех врачей... Но теперь еще — ни лекарств, ни инструмента, а просто отбывать в больнице — это нельзя, сам понимаешь, не тот случай...

Впрочем, это уже отдельный рассказ, очень грустный. А готовый — вот он. И в самом деле, готов...

Только вот готовы, кто прочитает, понять его?

Гарий НЕМЧЕНКО