На Владимирщине, в Кольчугинском районе, половину своего годового рабочего времени проводит московский писатель Аркадий Савеличев — автор романов «Инженеры», «Забереги», «Сельга», «Переборы», сборника повестей «Времена и сроки», других книг. Из окна своего сельского дома, стоящего на восточном закрайке Киржачских лесов, уже на границе с Опольем, он ежедневно наблюдает, как едут на дойку доярки, как идут за своим стадом пастухи, как его соседи — механизаторы выводят на поля трактора, как... Не стоит перечислять весь будний сельский круг. Он известен и привычен. Другое дело — какими глазами взглянуть на это привычное. Что сказать при встрече со своими земляками...
Ученики жгут свою школу. И день, и два... и четвертый год подряд. Нет, нет, не заколдованная школа, если может (дотла все-таки не выгорая!) столь долго гореть; нет, нет, и в учениках не найдем ничего демонического, обычные деревенские ребята. Одни еще только кончают начальную школу, другие перебрались в средние классы, а некоторые уже и десятилетку закончили. Объединяет их, мальчишек и девчонок, ребят постарше и взрослых уже девчат, одна общая черта: все они питомцы этой горящей школы. Жгут, выходит, свой собственный дом.
Костры вокруг школы — пока что на некотором отдалении — пылают, как в древние татарские времена. Земля Владимирская знает, земля Владимирская помнит грозные кочевые костры. Как они могли вернуться через столетия?!
Трудно сказать, кому первому пришла в голову мысль — зажечь в школьном парке костер; наверное, это был не самый худший ученик, во всяком случае, не самый ленивый. Костер всегда затевает закоперщик, он же тащит и первую охапку дров. Понимаете — дрова? Вокруг необозримые Киржачские леса, но ведь за полем, в километре отсюда, еще рубить-тащить надо. Нет, так дело не пойдет! Некогда закоперщику, некогда и его друзьям. Сейчас, сию же минуту и подавай костер! А где их взять, дров-то, если школа стоит на открытом месте, окруженная лишь своим собственным парком? Ну, еще штакетником, школьным забором, общей окружностью около километра.
Вот с него, со штакетника, все и началось. Видите, как удобно? Не надо и в лес идти. Выворачивай штакетник целыми звеньями, со столбами и жердями, и вали в исполинские, жаркие кучи. Пламя взовьется такое, что прибежит единственная, оставшаяся в селе учительница. Поначалу она будет кричать, стыдить грозить, увещевать — бросит, как пожарную пену, весь арсенал педагогических средств:
— Митя! Вова! Что же вы делаете?..
— Комаров гоняем, Тамара Викторовна,— следует убедительнейший ответ — не от Мити и не от Вовы, а от самого закоперщика.
— Гоняйте их ветками — чего же забор палить?
— Он все равно падает, Тамара Викторовна.
— Так починили бы лучше!
— Так кому он нужен?
— Да братанам вашим, сестренкам!
— Ну да! Они пойдут в новую школу.
— Не нукайте, а гасите сейчас же! Сию минуту!..
Какое-то время гнев ее заливает кострища; как ни велики, а попыхтят и погаснут. Но вот однажды учительница не придет — ведь у нее тоже детишки, корова и все такое прочее. Однажды и погода захмурится, а у костра разве холодно? Да если сразу в нескольких местах? Запылают кострища вокруг всей школы, взовьются огни могучих, роскошных лиственниц, завоют собаки на деревне. Но и этого — мало, мало! Еще тащат, еще валят. Костры соревнуются между собой в безумной дерзости. Что там лиственницы — искры взлетают выше поднебесных тополей, выше школы, выше проникающего взгляда. И уже дикий восторг правит ребячьей оравой. В дело идет все, что может гореть. С треском ломаются и рубятся нижние сучья лиственниц,— хозяйственные здесь мужички, даже топорами запасаются, ведь лапы лиственниц горят особенно ярко. В огонь летят спортивные снаряды, лестницы, разные приспособления с метеоплощадки, сваленные у хозяйственного сарая старые парты, стулья, столы. Не обходит топор и вымерзшие стволы школьных яблонь — живые, плодоносные яблони попросту сломаны в погоне за никому не нужной, вязкой зеленью. Скамеек уже, конечно, нет и в помине. Очередь за качелями, ступеньками развалившегося крыльца...
Чего только не попадает в костер! Один поджигатель даже возмутился:
— Это же макет моего корабля?!.
Но его высмеяли, как губошлепа.
Макет корабля горел не хуже всякого другого дерева. Как и классный глобус-
Другой раз девчушечка, еще не потерявшая школьного стыда, пискнула:
— На этой же доске — наша стенгазета! И там мои стихи — не видите?
Не видели ее стихов, огонь слепил глаза. Высмеяли и дуреху, чтоб не мешала бомбы метать. Бомбы — это, конечно, головешки. Они зачадили по всему школьному парку, залетая и на крыльцо родимой школы, пока не прибежала все та же учительница:
— Да вы что, ребята? Ошалели?..
Она уже не может сдержать свой педагогический гнев, она вне себя от собственного бессилия. Но отвечают ей довольно спокойно:
— Мы ничего, Тамара Викторовна, мы только играем.
— Но вы же спалите всю школу!
— Так ее все равно на слом. Мы место подчищаем. «Место», как его ни подчищай (читай: вытаптывай), все равно изумительное. Здесь проходит древняя сторожевая линия, связывавшая некогда Юрьев с Киржачем и дальше — с центральными княжествами России; известно, что колокольни церквей служили одновременно и сторожевыми пикетами — это своеобразный световой телеграф. Он и сейчас, с расцветом электрического телеграфа, не утратил своего местного, во всяком случае этнографического, значения. С холма, на котором стоят школа и соседствующая с ней церковь, даже в сырое лето легко просматривается следующий пикет: село Тимошки, погост и колокольня очередной церкви, уходящей своим древним фундаментом во времена Ивана Грозного. А оттуда, если напрячь зрение и воображение, встанут за лесами и очертания киржачских колоколен, кстати ныне наконец-то обросших строительными лесами: при подготовке к празднику Тысячелетия письменности на Руси у реставраторов дошли руки и до Киржачского Кремля — ровесника и боевого соратника Кремля Владимирского. Если не быть Иваном, не помнящим родства, и если прийти сюда с чистым сердцем, с этого холма откроются такие дали и глуби истории, что нынешний день предстанет поистине в золотом венце. Изумительные, дивные, неповторимые места!
...Сезон костров причудливо переплетается с сезоном клубники. После набегов на соседские дворы, и даже соседние деревни, новоявленные воители возвращаются к кострам еще более воодушевленными. Вслед им несутся крики и проклятья возмущенных старушонок, угрозы натрепать уши; но близко никто не подходит: все-таки страшновато. Тени у костров мечутся похлеще теней батыевых воинов, визги сотрясают окрестности, будто уже кого-то душат древней волосяной петлей. Чем черт не шутит, может, возвернулись дикие времена?!
«Место», о котором в бессилье плакалась учительница (проговорившись с именем, пощадим ее фамилию), подчистили за несколько бесхозных лет. Весь километровый периметр забора свален и сожжен новоявленными басурманами, все, что еще оставалось горящего в округе, стащено на пепелища и пущено дымом. Потом принялись за сами школьные строения. Начав еще «совестливо» по дощечке, великовозрастные недоросли взялись уже за классы и бывшие спальни — школа служила интернатом для ребят всех окрестных деревень. Полетели наземь рамы, зазвенели стекла, поволокли через проломы в кострища мебель и все остальное убранство своих классов и спален...
Школа? Школа ли?!
Пропала куда-то и сама вывеска, еще долго отсвечивавшая среди окрестных пожарищ. То ли сняли от позора, то ли в костер кинули — не знаю, стыдно было выяснять. Осталось на крашеной голубой стене лишь белое мертвое пятно, где еще не так давно надеждой сияли слова: «Флорищенская восьмилетняя школа...»
Школа, состоящая из трех флигелей,— как раньше говорили, и пристроенной к ним, уже в наши времена, котельной, была открыта более ста лет назад. (В прошлые годы, когда именовалась она восьмилеткой, пытались справить столетний юбилей, да так и не собрались — жаль!). Ставилась школа на народные копейки, на пожертвования. Стараниями самих сельчан. Земская школа, открывшая путь к свету нескольким поколениям крестьян. Знать, хорошо постарались прадеды, если она, несмотря на все нерадение, дошла до сегодняшнего позорища с совершенно крепкими стенами, обшитыми тесом, с несокрушимыми фундаментами, с оштукатуренными потолками, с изразцовыми печами. Стоять бы ей, стоять и, конечно, приспосабливаясь к новому времени, служить людям — наследникам прошлых, благородных строителей.
Как перечеркнуть, даже огненной головешкой, такую несокрушимую память?
Пришла к ее пустым, ободранным стенам и другая учительница — старенькая, с палочкой, в больших старомодных очках, и к тому же — с черненькой, симпатичной такой собачкой. И сама такая интеллигентная, поистине чеховская учительница. Может, назвать ее? А почему бы и нет! Мария Федоровна Минеева из села Флорищи. Так трогательно, старомодно кланяется встречным и так печально смотрит на этот дикий разор — тут вся жизнь ее. Неужели забьет трава забвения? Высокая, по пояс трава, наполовину уже с крапивой, дико обнимает разоренную школу. След человеческий забивает. Что тут делать, чего искать?..
Но кто-то еще ходит здесь, кто-то еще помнит старую дорогу. Через ручей переброшена доска, от доски тропинка поднимается на бережок и пересекает рощицу. Уже и сюда подобралась крапива, уже и здесь она опутала стволы деревьев. Крапива подступает со всех сторон и силится заглушить подлесок, который упорно тянется к свету. Трудно сказать, чем закончится этот поединок...
Дом строился на совесть и не без расчета. Дом — на склоне холма, и лучше этого ничего нельзя придумать. Входная дверь как раз в центре. Если войти в нее, слева будет вторая дверь, в коридор, потом третья — в класс, потом четвертая — в следующий класс. В каждом классе стоят изразцовые пузатые голландки. В большие морозы здесь и ночевали — на партах, на старых попонах, которые притаскивала в класс сердобольная сторожиха.
...Однажды ночью эти ночлежники через фрамугу забрались в библиотеку, которая дверью своей выходила в общий коридор. Все библиотечные книги были знакомы до мелочей, но сейчас никто не толкал под локоть, никто не мешал копаться на полках. Ночь, сторожиха, умаявшись, спит. Посапывает притащенный в библиотеку фонарь. Света его, как ни странно, хватает на всех, но не всем хватает смекалки. Более расторопные убрались из библиотеки загодя, менее прыткие едва успели вылезти обратно через фрамугу перед самым приходом учительницы, а один и вовсе зачитался. Когда зашла учительница, он на карачках дочитывал книгу, будто кланяясь кому-то. Учительница взяла книгу и сдвинула бледные, от голодухи поредевшие брови:
— «Лебеди на горах»... Я не показывала вам эту сказку. Это горькая сказка. Ностальгией зовется... Что ты в ней нашел, глупый ты мой мальчишка?
— Не знаю! Нашел!
Так ничего и не добилась от него учительница, только горько вздохнула.
Теперь он стоит на берегу пересыхающей речушки и с тревогой смотрит на школу. Двери заперты, но дни школы уже сочтены. Придут мужики с топорами и по бревнышку раскатят старый дом. Он обречен. Уже предостерегающая рука написала красной краской: «Аварийное здание». Уже шарахаются в стороны люди — как бы не придавило! И только капитан не сходит со своего гибнущего ковчега — полуслепая престарелая учительница.
Ее привязанность к этому дому многим непонятна и смешна. Ее жалеют... Мужики уже точат топоры и скоро явятся сюда. А может, и того проще: прикатит на тракторе бородатый ее ученик, посмеиваясь, обвяжет дом тросом, сядет в кабину и... Учительница не может представить этого дня и закрывает глаза, говоря:
— Когда-то на здешней горе трубили лебеди...
Она поворачивается в сторону ветра и к чему-то прислушивается. Что-то шепчут ее старые губы, и я, как немой, читаю по этим губам: «Если не станет школы, что же здесь останется? Через год все зарастет крапивой, а школьную рощицу пустят на дрова. Ручей, лишившись последнего прикрытия, совсем пересохнет, гора станет маленькой горушкой, а потом и вовсе сровняется с землей...»
Мне бы самое время впасть в отчаянье, но... На еще более красивой горе уже строится новая школа. Ее окна широки и радужны, а шиферная крыша прочит ей долгую и вполне современную жизнь. Не успеет упасть старая школа, как раскроет свои двери новая. И может, опять затрубят в ней белые лебеди?..
Говоря о Флорищенской бывшей (увы, уже бывшей!) школе, я невольно перешел на свою повесть «Незабытая родина» — там есть даже глава «Старая школа». Реальная действительность и действительность повести настолько совпадают,— хотя повесть писалась гораздо раньше,— что нет нужды повторяться. Хочу только вспомнить полный надежды призыв из повести: «Может, опять затрубят в ней белые лебеди?..» То есть детские восторженные души. Не те, что крапивой подзаборной проросли под нейлоновыми куртками новоявленных варваров,— другие, полные мечты и света. Истинные души наших современников. Ведь есть же, есть они! Надо только поискать, пригреть и взрастить их мудрой рукой.
Сейчас вот ищут, кому бы отдать на сторону эти выстоявшие столетие, несокрушимые строения, какому варягу? Шлют гонцов в Кольчугино, в Александров, во Владимир, даже в Москву — купите, возьмите, освободите нас «от баланса»! (Так и слышится: от балласта.) Школы нет — но школа вроде бы и есть, на балансе числится. Вот и тщатся продать ее с аукциона — сейчас ведь модны аукционы. Страсти вокруг поверженной школы разгораются. Признаюсь, я и сам скрепя сердце выступал в роли торгового посредника. Хотелось хоть куда-то пристроить ненужную (неужели ненужную?!) школу. Под пионерский лагерь? Под дом отдыха? Под дом престарелых? Под дом творчества для московских писателей? Была и такая маниловская идея, как и масса других. Но все разбивается о глушь Киржачских лесов и беспролазное бездорожье. Любителей таскаться с рюкзаком, как я таскаюсь, что-то не находится.
Правда, сельчане давно уже подсказывают: да полно, надо ли вот так поспешно, истинно по-варварски, избавляться от старой школы? Не найдется ли ей лучшее применение?
Флорищенская беспризорная школа находится на территории совхоза «Металлист». Кроме центральной усадьбы, куда переместилась и новая десятилетка, в состав совхоза и Флорищенского сельсовета входят такие еще «живые» села, как Флорищи, Левашово, Богородское и десяток окрестных деревень. Совхоз дает мясо, молоко и отчасти зерно и картофель. Но ведь не хлебом же единым жив человек! Человеку нужна память, человеку нужна связь с прошлым... и будущим, да, да, без будущего не прожить. А будущее — это молодое поколение, все те же школьники, через несколько лет — рабочие совхоза. Им потребна не только синица (рубль!) в руке, но и журавль, а может, и белый лебедь в небе — большая, окрыляющая их перспектива жизни. Забота. Внимание. Условия не только для труда — и для отдыха.
Вот вам и выход из положения: совхозный профилакторий, с домом отдыха и пионерским лагерем при нем! Признаюсь, меня смущает, что эта простая, казалось бы, мысль не пришла в голову ни руководству совхоза, ни председателю сельсовета, на территории которого располагается совхоз. Да, да, пора думать о людях, которые пашут и сеют, пасут стада и доят коров; это не только работники-поденщики — это еще и жители села Флорищи, села Левашово, села Богородское... Совхозный профилакторий, созданный любовью к людям, поможет погасить (кроме школьного пожара!) и другие горящие точки — прежде всего хронический, затяжной отток рабочей силы.
Задумайся над этим, возьмись по-настоящему — ив одном из просторных зданий нашлось бы место и для истории этой старинной школы, и для истории самого села Флорищи. Те царственно горделивые лиственницы, те смертно застывшие хранители народной памяти, у которых живьем выламывают руки,— ну, положим, только ветки,— их ведь сажали всем селом, всем миром, как говорят. Уже в наше, послевоенное время. Под руководством покойного директора этой школы Александра Яковлевича Персиянова. Как известно, здешние леса на радуют лиственницами,— так вот каждый, кто находил заветный росток, нес его в ладонях, как живой уголек. И сажал в школьном парке, думая: «На счастье деткам нашим». И стоит над всем этим мудрый учитель, директор, народной души человек, и греет их тоже ладонями, эти зеленые ростки,— и лиственные, и детские, повторяя: «На счастье, на счастье...»
Сейчас я вижу, как, приходя на могилу отца,— а к школе вместе с церковью примыкает и кладбище,— сын его, немолодой уже московский профессор, обязательно с кладбища пройдет под отцовские лиственницы. О чем он думает — не будем гадать. Не хочется вновь ворошить черные кострища, окружавшие сиротливую школу.
Нет такого летнего дня, чтобы и я мимо не прошел. А в грибное время — так спозаранку. Под лиственницами, посаженными Персия-новым, растут золотые, вкусноты небывалой маслята. Право, людям, решающим судьбу таких заповедных сельских уголков, стоит попробовать этих маслят. Может, и у них проснется память народная?..
Может, и их деловые души встрепенутся от крика заветных лебедей? Тех самых лебедей, что пролетают над нашими головами. Которым мы кричим: «Милые, возвращайтесь на свою землю, в свой отчий край!»
Возвратятся ли? Не опоздают ли их встретить новые поколения флорищенцев? Те, что в диком, варварском танце пляшут вокруг погибающей школы?..
комментариев: 3
комментариев: 1
комментариев: 1
комментариев: 2
комментариев: 1
комментариев: 2
комментариев: 1
Не ждите самого подходящего времени для секса и не откладывайте его «на потом», если желанный момент так и не наступает. Вы должны понять, что, поступая таким образом, вы разрушаете основу своего брака.
У моей жены есть лучшая подруга. У всех жен есть лучшие подруги. Но у моей жены она особая. По крайней мере, так думаю я.
Исследования показали, что высокие мужчины имеют неоспоримые преимущества перед низкорослыми.
Из всех внешних атрибутов, которыми обладает женщина, наибольшее количество мужских взглядов притягивает ее грудь.
Если мы внимательно присмотримся к двум разговаривающим людям, то заметим, что они копируют жесты друг друга. Это копирование происходит бессознательно.
Дети должны радоваться, смеяться. А ему все не мило. Может быть, он болен?
Школьная неуспеваемость — что это? Лень? Непонимание? Невнимательность? Неподготовленность? Что необходимо предпринять, если ребенок получает плохие отметки?
Комментарии
+ Добавить свой комментарий
Только авторизованные пользователи могут оставлять свои комментарии. Войдите, пожалуйста.
Вы также можете войти через свой аккаунт в почтовом сервисе или социальной сети: