Интервью

Спартак Мишулин: «Людям надо говорить хорошие слова каждые пять минут»

... Я порадовалась за Спартака Васильевича, что есть у него настоящий друг и надежная семья; поняла, что главное в этот человеке — доброта и любовь к людям, и от души пожелала ему новых ролей в его родном театре, а нам новых встреч с любимым артистом.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Дунинские петухи.

За окном серый утренний сумрак. Который час? Около четырех, по деревне уже несется звучное петушиное пение.

Дунино! Один из наших первых выездов в подмосковную деревню, где мы жили всей семьей вскоре после войны...

Впечатления детства — как глубоки они! И так хочется верить восточному афоризму: прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно. Детство лишь хронологически ушло. На самом деле оно навсегда остается в нас. Душа и по сей день полна воспоминаний об изумительном аромате лесов, полей и лугов, о шелесте травы, песнях птиц, солнечном сиянии... Городские дети, вдохнувшие деревенской свободы, мы не просто отдыхали в Дунине. Нам раскрылась тогда большая жизнь. Было там и первое испытание себя...

...Дунинские петухи начинали петь затемно. Петух сидел на высокой жердочке и дирижировал деревенским утром. Потом гудел рожок пастуха. До сих пор помню чувство протеста, которое вызывал у меня этот вовсе не музыкальный звук. В детских сказках пастухи были розовощекие и голубоглазые, влюбленные в прекрасных девушек. Тут — угрюмый мужик, в годах. Одет чуть ли не в рубище. Пастух хмуро смотрел в землю, шел прямой походкой, словно аршин проглотил.

Что мне нравилось больше — провожать стадо или встречать вечером? И то, и другое. Понять не могла, как хозяйки узнают своих коров. Я отличала их только по цвету: черных от буренок, пестрых от однотонных. Но в стаде было всех помногу, совершенно одинаковых! Хозяйки же узнавали своих издалека. По «походке», что ли? Дойдя до своих ворот, Милка или Зорька утыкалась в плетень мордой, потом ретиво бежала в загон, потряхивая тяжелым, перегруженным выменем. «Пришла, родимая!» — нежно приветствовала ее хозяйка. А я смотрела на такие встречи завороженно.

С первых дней деревенской жизни мама сказала: «Каждый день все будете пить парное молоко. Утром и вечером». Поначалу мы не возражали: наша городская жизнь в те годы была еще очень голодной. Каждый день надо было накормить компанию из одиннадцати человек — кроме родителей еще девятерых детей. А в деревне раздолье: молоко...

Но вскоре оно стало очень надоедать. А мама, держа кринку под мышкой, разливала молоко по кружкам, и мы, покорные ее строгому взгляду, пили все до дна...

...Чудесное солнечное утро. Мы рано переделали бесконечные домашние дела. Я стою во дворике дунинского дома и не могу насмотреться на кривоватый заборчик из палок, хворостин и стволиков, принесенных, видимо, из леса. Я расту «правильной» девочкой, «моралисткой» и потому сейчас искренне возмущаюсь: как можно строить забор из «всякой дряни» и неровно? (Может быть, у детей так остра потребность в правильности потому, что тем самым маленький человек компенсирует свой безотчетный страх перед хаосом и беспорядком жизни, перед всем трудным и непонятным?) Однако что-то в этом разновысоком заборе мне очень нравится. Может быть, сердцем узнаю в корявых палочках прелесть вольной березы?

Забор увешан банками и кринками — каждая на своем колышке греется под ярким солнцем. И в его сиянии, в заигрывании с прозрачным стеклом и блестящей глиной слышится ликование роскошного летнего дня. Я никак не могу свыкнуться с мыслью, что эти гладко отшлифованные кринки разных размеров всего лишь глиняные. В них чудится какая-то тайна... Глиняные кринки — будто свидетели вечности, те сосуды древности, которые мы видели на школьной экскурсии в Историческом музее... Не могу удержаться, поглаживаю кринки, наслаждаясь их ровной гладкостью, спотыкаясь пальцем о неожиданный брачок — шероховатый участок. А когда вечером я вижу эти кринки, доверху наполненные парным молоком, сердце мое торжествует, хоть я не очень люблю пить его: само это зрелище — символ полнокровной жизни! ...И еще один день того лета. Сочные, налитые солнцем травы неспешно шелестят на ветру.

— Уходим! — слышу я деловитый Вовкин клич.

Надо спешить на сбор лесного урожая. Наша первейшая забота — земляника. Встретится по дороге щавель — и его прихватим.

Наш отряд выступает. Впереди самый хозяйственный человек — брат Вовка. Он точно знает: делу время, потехе час. Не станет менять сбор ягод для зимнего варенья на любование природой. После лета снова ведь будет голодновато. А если варенья наварим, хорошо!

— Рядом не ходите, разбредайтесь! — командует Вовка в лесу.

Да, вместе ходить — бестолково. И мы расходимся каждый к своим кустам и травам. Земляника с нами играет. Нагнешься к траве — заалела одна ягодка, а присядешь, раздвинешь траву, и там их тьма. Самые крупные и сладкие ягоды прячутся в высокой траве...

Сорванные земляничины звучно падают в кружку или металлический бидон. Постепенно звук становится глуше — это значит, бидон наполняется. Ткнешься носом, а оттуда такой запах идет! Как хочется наполнить этой сладостью рот, проглотить, зажмурив глаза от удовольствия... Но нет, берешь себя в руки. Понимаешь: раз попробовал, другой, втянулся — с чем придешь домой?

К середине лета земляника сменилась малиной, и наша лесная работа упростилась: можно было не ползать по лесу на корточках, а собирать ягоды стоя, пусть даже обжигаясь крапивой. По-прежнему с утра выступали мы в путь. Сами планировали, сколько собрать сегодня ягод. О малине родители рассказывали, что это целебная ягода; что ж, и о лекарстве позаботимся сами. Правда, зимой мы с великим удовольствием пивали чаек с малиновым вареньем и без болезней. И каким же оно было вкусным, ароматным! И как живо напоминало о лесных приключениях!

..Я смотрю сейчас в глубины своей памяти, вижу тех ребятишек и ощущаю к ним уважение. У них было чувство ответственности за семью, понимание необходимости заботиться друг о друге и обо всех вместе, понимание, как важно самим создавать материальные блага. Сейчас я благодарна тем трудностям, которые закалили каждого из нас.

Идиллическая деревенская жизнь не обходилась, однако, без драм. Одна неприятность приключилась у меня еще в самом начале лета. В те годы дети сдавали экзамены в каждом классе. Я приезжала на них прямо с дачи.

Проснулись мы в тот день чем свет и уже в половине шестого выступили в путь. Экзамен мой начинался в девять. Времени у нас было достаточно. Погода задалась. Кругом все в цвету — вишни, яблони. Сразу за деревней дорога, петляя, углублялась в чащу. Навстречу звенели листвой просыпающиеся осины; верхушки тонких сосен разметали в небе облачка; в зеленой гуще травы кокетливо голубели цветы.

Всю дорогу папа рассказывал мне легенды и предания о Звенигородском крае, где находится Дунино, и мне казалось, будто живу я и в прошлом, и сейчас. Ближе к концу пути мы остановились. И сейчас, чуть прикрыв глаза, я вижу ту картину, заставившую забыть об экзамене. Лес уже кончился, мы оказались на краю оврага. На его склонах, прямо под нашими ногами, было черемуховое море! Все зелено и бело, бело и зелено... Душистый, вязкий запах кружил голову.

И вот в разгар восторженного забытья мы услышали короткий гудок, стук колес по рельсам... Означать это могло только одно: уходил наш поезд. Моментально очнувшись, я испугалась: опоздаю на экзамен! Кинулась бежать, папа еле успевал за мной, кричал, что бежать бесполезно, следующий поезд через час. Обещал, что пойдет со мной в школу, все объяснит...

До самой Москвы я горько проревела. Папе идти в школу не разрешила. Когда вбежала в класс, совсем растерялась, как оправдываться? Но Александра Петровна, учительница математики, только спросила: «Все здоровы? А то мы посылали за тобой, да у вас никого не было». Слушать мои объяснения не стала. Сунула мне листки бумаги, дала вариант, и я села решать задачи. Шло туго, состояние у меня было крайне взвинченное. Догадываясь, что не могу взять себя в руки, учительница присела рядом и, глядя мне в глаза, чеканя слова, ввинчивала их в мое сознание: «Ничего страшного у тебя не случилось. Немедленно бери себя в руки. Ты обязана написать работу. Торопись!»

Проверила мои вычисления тут же. И расцвела улыбкой: «Пять!» А я... снова разревелась. «Так что же случилось?» — спросила учительница. Стесняясь, я рассказала о черемухе. Александра Петровна слушала с грустью. Я ждала выговора, а она сказала: «Глупая ты девочка! Этот день запомнится тебе на всю жизнь...»

Она оказалась права, И сейчас, стоит мне приникнуть лицом к ветке черемухи, я снова чувствую себя девочкой дунинской поры. Мне снова кажется, что приоткрылись передо мной тайны природы. А сердце снова полно мечты и оптимизма...

...Помню, как-то к вечеру я возвращалась из Москвы в Дунино. Сойдя с поезда, углубилась в лес. Темнело, а я — одна...

Иду. Вдруг слышу — сзади шаги. Оборачиваюсь — девушка, очень милая: лицо нежное, волосы шелковистые. Нагоняет, спрашивает, куда я. В Дунино, говорю. Девушка обрадовалась: она туда же, вдвоем веселее. Болтаем. Больше я: о Москве, о школе...

Неподалеку от деревни мы услышали гармонь, частушки, девчачьи голоса. Вот и парочки в обнимку... Мне это не понравилось: в том возрасте я была глубоко убеждена, что, если девушка и парень идут обнявшись, это ужасно стыдно.

А девушка встрепенулась:

— Ой, да у нас гулянье начинается!

Я посмотрела на нее с удивлением — чему обрадовалась? Наверное, в глазах у меня было даже осуждение: девушка замолчала. А меня словно завели: пошла читать морали, как настоящая ханжа!

Добралась до дома, попозже нашлось дело: идти к колодцу за водой. И тут увидела: толпа молодежи идет по деревне. Все разодеты. Впереди гармонист, наигрывает частушки, девушки поют лихо и озорно. А рядом с гармонистом девушка в ярком Щелковом платье, в платочке. Пляшет...

Я поставила ведра на землю, пробежала назад, потому что шествие уже обогнало меня. Она!.. Та самая девушка, с которой мы вместе шли со станции... Да как она может? Как ей не стыдно? Эти гулянки — позор... И так лихо пляшет, и к гармонисту жмется...

Девушка тоже заметила меня и озорно махнула платочком. В лице ее было только лукавство! Я подняла ведра и — домой. Мое возмущение, кажется, передавалось даже воде: она сердито расплескивалась по тропинке. Дома я долго позорила «эту девицу» вслух и очень хотела, чтобы меня поддержали. Но младших этот разговор и не интересовал, а мама с напой с улыбкой переглядывались и молчали... Теперь подозреваю: наверное, в тот таинственный летний вечер я была еще слишком мала для этих «ненавистных» гулянок...

В любой точке Подмосковья, если там протекает Москва-река, она для меня по-прежнему дунинская река. Потому что дунинская Москва-река была первой рекой нашего детства, где мы купались, озорничали. Плавать тем летом я не научилась — только по дну руками, как и все наши девчонки. Братьям с нами на реке было скучно — всегда уходили плавать в страшноватые, темные заводи в ивняках. Поговаривали, что там и засосать может. Родители не разрешали ребятам ходить туда, но братья умудрялись их обманывать.

Москва-река была для нас не только источником удовольствий, но и рекой труда: «посудной», «стиральной». Дом наш стоял близко у воды, и посуду мы почти всегда мыли на берегу. Это было немалым облегчением — мисок, кружек, кастрюль на нашу компанию приходилось мыть весьма много. А на речке песком, травой мы отмывали все -до блеска. К тому же это было немножко как игра. Стирали мы обычно поутру: днем постирать не удавалось, приходили люди купаться. Тащишь на реку ведро белья — в тазах носить было тяжелее. В холодную утреннюю воду войти страшно. Расстелешь по воде бельину — она трепещет на ветру, заигрывает с ребристой водой. Течение быстро подхватывает мыльную струю и уносит прочь. Обратно идти почему-то легче — уже взбодрилась. А потом, в полдень, подойдешь к высохшим на веревках простыням, платьям, и кажется, что белье вобрало ароматы дунинского приволья.

В середине лета мы облюбовали уютный уголок в приречном кустарнике и деревьях. Приходили сюда с утра. Пищу готовили на костре — эта «печка» была куда приятнее керосинок. Все здесь было очень вкусно. До самого вечера, даже если погода вдруг портилась, сидели мы в этом гнездовье, набираясь здоровья.

Вольготная деревенская жизнь! Миллион открытий, сделанных за лето. Таинственный лес, наполненный бесчисленными шорохами и шелестом листвы. Река, дарящая силы и радость. Колосистые поля ржи и пшеницы. Неугомонное пение птиц в безбрежном поднебесье. Мы открыли для себя чудо и красоту родной природы. Каждая мелочь была незабываема. А может быть, мы открыли для себя ни много ни мало — Родину. С чего начинается Родина? С родной земли, по которой ступаешь босыми ногами. С деревенского приволья. С корзины грибов, собранных в ближнем лесу. С родникового звона. Как это писал В. Распутин? «...Все люди родом оттуда, из деревни, только одни раньше, другие позже, и одни это понимают, а другие нет». Вечно буду благодарна я своим родителям, которые как будто ничего такого не делали, чтобы воспитать в нас чувство Родины, и вместе с тем делали все. Возможно, самый главный секрет воспитания в том и состоит, чтобы дать растущему человеку самому отведать жизненных соков родной земли, своим собственным, неповторимым опытом познать ее силу и величие.

Р. Гамзатов