Интервью

Спартак Мишулин: «Людям надо говорить хорошие слова каждые пять минут»

... Я порадовалась за Спартака Васильевича, что есть у него настоящий друг и надежная семья; поняла, что главное в этот человеке — доброта и любовь к людям, и от души пожелала ему новых ролей в его родном театре, а нам новых встреч с любимым артистом.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Полмешка ржаных сухарей.

Зашел к соседям, а у них гостья, Майя. Вернее сказать, не гостья приехала из Рязани, а помощница, из тех, кто сложа руки сидеть не любит. На веранде, куда ни глянь, банки с перцем и помидорами. Пряно пахнет укропом и чесноком, смородиновыми листьями. И разговор, закружив вокруг всяческих солений да мочений, до которых здешние хозяйки большие мастерицы, вдруг повернул в те годы, когда и кусок пресной лепешки был в радость.

Черты лица у Майи мягкие, добрые, а в голосе волнение, словно изо дня в день не перестает она удивляться превратностям жизни. Как запомнил ее рассказ о бабушке Наташе, так и передаю.

В войну эвакуировалась их семья из Брянска, с заводом, где работал отец. Жарко было в городе, и Майя никак не могла понять, зачем всех их, братишку и трех сестренок, старшие одели в шубы и для чего каждому прилепили на запястье по блеклой, совсем некрасивой полоске из клеенки, где были написаны имя и фамилия.

Ехали в теплушке, вместе с другими заводскими, в тесноте, да не в обиде. Вскоре раздали сухой паек — сухарями. На семерых получилось полмешка ржаных сухарей, которым особенно обрадовалась бабушка Наташа. Она готовила пищу, а продукты были уже на исходе.

Эшелон двигался медленно, часто замирая в ожидании встречных. На одном из полустанков, воспользовавшись остановкой, соседка по теплушке примус разожгла и картошку варить поставила, а очистки решила выбросить. А двух шагов от вагона не сделала, как из встречного, только что остановившегося эшелона протянулись через решетку нетерпеливые руки. Мослатые, костлявые, в синяках да ссадинах: «Дай!!!»

Женщина испуганно отпрянула. А когда поняла, что тем, за решеткой, ничего от нее не надо, кроме очистков, горько спросила, куда ж их таких везут, неужто на фронт?

— Штрафбат,—выдавил кто-то.

— Штрафбат... штрафбат...— прошелестело по теплушке. Никому из взрослых не надо было объяснять, откуда едут эти люди и что их ждет впереди, пред легионами сытых, вооруженных в лучших арсеналах Европы. Молчали женщины и старики, молчали мастеровые и дети, вглядывались в перекрещенный решетками полумрак, где делили тонкие, до прозрачности, картофельные очистки.

— Пустите!— шумнула бабушка Наташа и спрыгнула с подножки, прижимая к животу полмешка ржаных сухарей.

Она пошла вдоль состава, не минуя ни одной из страждущих, протянутых рук. Вослед покатилось все глуше: «Спасибо, мамаша... Дай тебе Бог здоровья...» Утирая слезы, женщины опасливо глядели в ту сторону, откуда уже бежали конвоиры. Расправа была короткой. Конвойные били прикладами по рукам сначала с ленцой, потом — зверея от проклятий. А бабушку Наташу бить не посмели. Лишь оттолкнули так, что на ногах устояла едва.

Но мешок был уже пуст. Она подняла холстину над головой, и одобрительный рев заглушил свисток паровоза.

Едва бабушке Наташе помогли забраться в теплушку, как холщовый мешок пошел по рукам. Каждый совал в него по доброй жмене сухарей, пока их не стало столько, сколько было.

— Спасибо вам, люди добрые,— низким поклоном ответила бабушка Наташа.

Ехали долго, а всего-то — до Саратовской области. Отца Майи вскоре взяли на фронт. Остались на память от него лишь большие кирзовые сапоги, стоящие у порога избы. Их надевали зимой по очереди, кому требовалось выйти на холод.

А мама устроилась работать в сельсовет: грамотная была, гимназию окончила. Давали ей в месяц по пять килограммов муки, из которой бабушка Наташа пекла пышки. Небольшие, с пряник величиной, но вкусные необыкновенно. Из муки да отрубей, со жмыхом растертых, из сушеной лебеды да «калачиков», тех самых, что вдоль дороги растут и сходят у ребятни за конфеты.

Каждый раз бабушка пекла пышек на всю семью да три штуки в придачу.

— А это кому?— допытывалась Майя.

— На чужую долю, внученька.

— А кто это, Чужая доля?

— Ой, много нынче таких: сирот да беспризорных, куском хлеба обделенных. Все есть хотят, всех жалко. Кто к нам в окошко постучит, тому и подадим.

Сметливая была Майя — бегом к подружке и на ушко: чтоб успела постучаться в окошко. А потом и братец наловчился друзей извещать, так что никогда не залеживались под рушником похрустывающие на зубах пышки.

В том селе начала Майя учиться считать, чтоб быть такой же грамотной, как мама, и получать за это по пять килограммов муки. Здесь же и в чтении поднаторела. Но до сих пор свято верит, что нет на свете науки нужней и человечней, чем впитанные с запахом пышек бабушкины заветы доброты.