Интервью

Владимир Гостюхин: «Будут внуки — надо их учить жить смелее»

Напряжение было столь велико, что после финальной сцены самоубийства, вошедшей в фильм вторым дублем, я упал на руки режиссеру и не приходил в себя минут пятнадцать...

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Сыновья Старой Кати

Наша узкая, бугристая улочка, берущая начало внизу, в городе, упрямо взбиралась наверх, к садам и виноградникам. С соседней горы она казалась рекой. Петляя, становилась она уже и уже, пока не упиралась в крутые ступеньки, сложенные хозяевами из плоских морских камней, но размытые частыми ливнями.

Ступеньки вели к железной калитке, сделанной из спинки кровати, за которой в небольшом домике жила семья греков Астропанасисов. При такой значительной фамилии имена у них были самые простые — Старая Катя и дядя Антон. Мать и сын.

Дядя Антон когда-то служил почтальоном, а про Старую Катю ходили слухи, что она была женой адмирала. Наши мальчишки считали, что красного, а мальчишки с других улиц, что белого. И мы дрались до первой крови, защищая «цвета» Старой Кати...

Однажды наш класс пошел в краеведческий музей, на экскурсию. И там, в зале воинской славы, мы увидели фотографию старшего сына Старой Кати — матроса Георгиаса Астропанасиса, погибшего в Севастополе. У него были большие черные глаза, густые черные брови и усы, густые и черные. Мы узнали, что Георгиас Астропанасис ночью, вплавь, добрался до вражеского корабля и заложил мину. Спастись ему не удалось, и он взорвался вместе с фашистами.

Про «красного адмирала», мужа Старой Кати, мы ничего не узнали, но споры с тех пор прекратились. А когда мы ходили на море, то играли в Георгиаса-моряка. Им становился тот, кто дальше всех проплывал под водой.

Ранней весной домик Астропанасисов окутывало облако душистой мимозы, а в сентябре он врастал в землю под спелой тяжестью виноградных гроздьев.

Старая Катя лет десять лежала на закрытой веранде, разбитая параличом. Она потеряла зрение и была туга на ухо. Так лежала она неделями, месяцами, требуя только открывать и закрывать окна, спрашивая при этом, день или ночь на дворе.

Дядя Антон занимался участком — помогал расти винограду, завивая усики вокруг плетеной решетки, выращивал причудливый батат и орех-пикан, а на досуге резал трости из кизиловых веток. Он выбирал ствол в два пальца толщиной и часами выстругивал рукояти, превращая узелок сучьев то в бегущую собаку, то в голову ревущего буйвола.

Мы собирались вокруг него и, следя за работой, гадали: кого же он изобразит в этот раз? И всегда ошибались. У дяди Антона, конечно же, был первоначальный план, но стоило кому-нибудь из нас о нем догадаться, как резчик его изменял. И на наших глазах он превращал волка в лисицу, лисицу в кошку, а кошку в сову, чего уж мы никак не могли ожидать...

Руки дяди Антона и сами походили на упругие корни кизила. А лицо его казалось вылепленным из глины — с красным загаром и морщинками-трещинками.

Ничто как будто не могло нарушить спокойной жизни Астропанасисов. Однако время от времени происходило вот что...

В обычный, ничем не замечательный день по нашей улице проносился слух, что Старая Катя... переезжает! Известие передавалось из уст в уста, от калитки к калитке, пока не растворялось в городе.

А дело в том, что Старой Кате вдруг надоедала скучная жизнь на закрытой веранде, и она принимала решение... ехать к старшему сыну! Ехать к Георгиасу! Она, мол, по нему соскучилась, а он-де подавно!..

Дядя Антон становился суровее, молчал и со всей тщательностью готовился к переезду. Накануне он заходил к моему дедушке и просил присмотреть за участком, если они задержатся в гостях...

И вот наступил день отъезда. Соседки с утра собирались в доме у Астропанасисов, на закрытой веранде, и, прощаясь со старухой, снабжали ее в дорогу кто лавашом, кто сулугуни, кто вяленой хурмой. Велись разговоры о том, что в городе, у моря, жить лучше. Там есть водопровод и привозят молоко в цистернах. К полудню соседки расходились и выстраивались с малолетками на руках у своих калиток.

В минуты расставания Старая Катя плакала, благодарила соседей и уверяла, что никогда бы не уехала с нашей улицы, если бы не дала обещания старшему сыну...

Дядя Антон стаскивал по ступенькам два больших чемодана. Когда кто-то собирался ему помочь, он поспешно говорил «большое спасибо» и что сам с ними управится, хотя чемоданы, и вправду, очень тяжелые.

Но мы-то знали, что чемоданы пусты! Да, да! Пусты! И если приложить к ним ухо и постучать, они гудели, как барабаны!..

Потом дядя Антон выносил из дому мать. Укладывал ее на телегу и, не торопясь, спускался по улице, держа под уздцы гнедую кобылку. Мы же дружно шлепали рядом, то отставая, то забегая вперед.

Телега скрипела, лошаденка мотала седою, неприбранной гривой, а дядя Антон громко оповещал об особенностях маршрута.

«Рынок, мать! Слышишь рынок?» — кричал он, заглушая гомон базара, и старуха согласно кивала головой.

«Речка! Речку слышишь?» Мать хмурилась — не слышала. И тогда дядя Антон спускался к реке, зачерпывал воду и плескал ею в ведре под самым ухом старухи. И ее морщинистое лицо светлело, она умиротворенно улыбалась, повторяя: «Речка! Вот и речка. Скоро дома буду!»

Кое-кто из горожан подходил к дяде Антону, приветствовал его и спрашивал: «Что? Переезжаете? Это дело! Не век же на одном месте сидеть!» И дядя Антон соглашался: «Не век же!» А горожане, простившись, следовали по своим делам, ничему не удивляясь, будто на самом деле младший брат везет престарелую матушку к старшему брату.

И меня охватывала досада: почему то, во что мы, мальчишки, играем, взрослые воспринимают с полной серьезностью? Хотелось крикнуть, что Старая Катя переезжает понарошку, что нет у нее старшего сына, а есть обелиск и Девятого мая опускают на воду венки! Но я молчал. И мне уже не было весело...

Наконец дядя Антон подъезжал к дому своего старинного приятеля — корзинщика дяди Сурена, хозяина лошади и телеги. Дядя Антон стучал' рукоятью кнута по забору и грозно требовал: «А ну, брат, отворяй ворота! Мать в гости приехала!»

Из калитки в холщовом переднике с застрявшими соломинами выходил дядя Сурен и, сложив ладони рупором, кричал,на всю улицу: «Нету брата! Уехал брат! В Тбилиси уехал! И будет не скоро!»

Дядя Антон бурно сокрушался, старуха испуганно замирала, повозка медленно трогалась в обратный путь.

Утомленная зноем и тряской дорогой, Старая Катя засыпала, и дядя Антон подсаживал нас на телегу к спящей старухе. Так мы возвращались домой. Дядя Антон поднимал уснувшую мать на веранду, а под вечер снова спускался в город, чтобы вернуть хозяину добросовестный транспорт.

На следующее утро соседки снова собирались у Астропанасисов. И Старая Катя невнятно, но с увлечением рассказывала им о поездке, о рынке и речке, о том, как хорошо ее встретил старший сын, и о том, что остаться она не могла, потому что Георгиас недавно женился и скоро уедет с женою в Тбилиси. Иногда она добавляла, что сын взял за себя докторшу и та обещала ей новые глаза...

Дядя Антон беседовал с дедушкой. «Ну, как тут у вас?» — спрашивал он. «Все в порядке,— отвечал дедушка и, в свою очередь, задавал вопрос: — А у вас?» «И у нас все в порядке»,— кивал головою дядя Антон, раздавая нам вчерашние подношения. И мы, отчаянно работая зубами, подряд уплетали соленое и сладкое, острое и пресное. Потом у нас дружно болели животы, что и означало конец приключению.

Соседки, однако, долго еще пересказывали друг другу путешествие Старой Кати. Да так, что невозможно было понять — верят ли они в то, что говорят, или нет.

И все же, если бы не переезды Старой Кати, наша улица была бы не нашей улицей, а чужой, похожей на все остальные. И тогда все происходящее на ней имело бы и причину, и следствие, и было бы скучно. И не было бы главного. Потому что главное происходит тогда, когда кажется, что не происходит ничего...

Георгий ПАВЛЕНКО