Интервью

Спартак Мишулин: «Людям надо говорить хорошие слова каждые пять минут»

... Я порадовалась за Спартака Васильевича, что есть у него настоящий друг и надежная семья; поняла, что главное в этот человеке — доброта и любовь к людям, и от души пожелала ему новых ролей в его родном театре, а нам новых встреч с любимым артистом.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

Напрасно родные ждут сына домой...

Каждый год в Вооруженных Силах страны, в мирное время  гибнет до 4 тысяч человек.

Одна из главных причин этой чудовищной ситуации — дедовщина, о которой говорят и пишут все больше, но которая еще далеко не изжита. Видно, и в самом деле это средство террора помогает иным сержантам и офицерам обеспечивать систему повиновения и внешнего «порядка». А в результате гибнут в самом начале самостоятельного пути наши мальчики,— так и не успев понять, за что же их лишают жизни, почему же они должны оставлять на пожизненное мучение своих осиротевших родителей, обездоленными своих подруг, уходить, не оставив на земле потомства...

За что? Разве может общество мириться с этой бедой?

В тот день рядовой Анатолий Чмелев был дневальным по госпиталю. Столкнувшись на лестнице с санитаром Павлом Эунапу, услышал приказ: вымыть полы. Анатолий удивился: а почему, собственно, он, больной, должен это делать? Эунапу дискутировать не стал. Только бросил: «Вечером я с тобой разберусь». И верно, около 9 часов вечера пришел разбираться. Как это водится у «храбрецов», пришел не один, с приятелем. К Анатолию подошел сосед по палате: мол, тебя там ждут.

Как проходила «беседа», теперь можно узнать только из показаний подсудимого П. Эунапу. Они хранятся в многотомном его деле в Читинской военной прокуратуре. На суде Эунапу безбожно лгал: дескать, пришел к Анатолию помириться. Но примирение не состоялось — по вине, разумеется, Чмелева.

В палату Толя вернулся страшно избитый, с синяками и рассеченной в нескольких местах губой. На вопрос соседей, кто так его отделал, коротко ответил: «Эунапу с приятелем». Никто не пошел докладывать о случившемся начальству. Приняли все это как должное.

Толя был, по свидетельству ребят, очень подавлен. С каждой минутой ему становилось все хуже. Мучила резкая головная боль, началась рвота, наконец, он потерял сознание... Тут уж вызвали врача. Нейрохирурга, естественно, не оказалось. Но все же решили сделать трепанацию черепа. Причем травму затылка почему-то не обнаружили. Несколько часов продолжалась операция. Через сутки после нее Толя скончался.

Поселок, где происходили эти трагические события и дислоцировалась воинская часть, находился всего километрах в тридцати от города. Чтобы привезти оттуда квалифицированных специалистов, не пришлось бы идти на какие-то особые хлопоты, вызывать самолет. Однако местные эскулапы не собирались ради «простого рядового» поднимать шум. Это было бы слишком — по нашим нормам. С потерей солдат наша армия свыклась. Для прощания с умирающим даже не сочли нужным вызвать его родных. Правда, послали телеграмму — страшную, казенную: «Ваш сын Чмелев Анатолий Анатольевич в связи с болезнью скончался... Командир факт смерти Чмелева А. А. заверяю. Начальник военгоспиталя Ильичев подтверждаю».

В Читу Чмелевы вылетели всей семьей — мать Толи Александра Витальевна, отчим Виктор Иванович и старший брат Сергей.

Из рассказа Александры Витальевны:

— Толя родился в 1970 году, а мой первенец, Сережа, в 1965 году. С мужем я скоро развелась, и все тяготы по воспитанию сыновей достались отчиму, Виктору Ивановичу. Ребята ходили за ним, как хвостики, всюду втроем. То в гараже машину ремонтируют, то на рыбалку, то на соревнованиях — Толя нападающим в хоккейной команде был, а Сережа и Виктор Иванович болели за него. Вместе в отпуск ездили, чаще в деревню, к бабушке. Соседи нам по-хорошему завидовали. Никогда у нас ни скандалов, ни ссор, все дружно и вместе.

...Вообще, больше всего Толя спорт любил, грамоты получал. Умел защитить себя, но задирой, заносчивым не был. Первым не станет ссориться, но и не юлил никогда, виноват — сам все расскажет. Характер — независимый, самостоятельный.

...Дня за три до сообщения из Читы сердце у меня разболелось, никакие лекарства не помогали. Думала, что с мамой что-то случилось. Она недалеко от нас живет, в поселке. Летом мы там постоянно бываем. Ребята и огород вскопают, и дрова на зиму заготовят...

И в мыслях никогда не было, что с Толей что-то случится, тем более почти год отслужил. За Сережу боялась, а Толя и физически хорошо подготовлен, на голову выше старшего брата, крепкий, никогда не болел. Сколько медицинских комиссий прошел, когда поступал на повара учиться, и потом, когда на работу оформляли. В ресторан взяли.

Братья любили друг друга. Даже в детстве не дрались. Сергей собирался вместе с невестой поехать к Толе на майские праздники, уж и билеты взяли, а тут телеграмма...

Говорит Виктор Иванович:

— Прилетели мы в Читу. Показали нам свидетельство о смерти Толи: диагноз — острый лейкоз. Поместили в гостиницу штаба округа. Около 12 часов ночи в номер постучали. Вошел мужчина лет тридцати и протянул мне записку, анонимную, со словами: «Большая просьба — никому не говорите о моем посещении». Читаю: «Виктор Иванович! Ваш сын не умер, а его убили. Избил вашего сына санитар Эунапу Павел Леонидович.

Экспертизу проводили заинтересованные лица, которые скрыли факт избиения вашего сына. В палате лежал рядовой Мартыненко Антон. Он вызывал из палаты Анатолия по требованию Эунапы П. Л. Рядовой Борзов Игорь Леонидович был в наряде с Анатолием, лично сам видел, как Эунапу П. Л. бил его. Готов написать по этому поводу объяснение.

Рядовой Доронин Максим видел, как после избиения Анатолию стало плохо, как он пришел в палату избитый (синяки на лице, разбитая губа).

Врач Грицай знает о всем случившемся».

Человека, который передал записку, мы больше не видели, но спасибо ему, а то мы бы так никогда и не узнали, от чего погиб наш Толя. Очень верили в профессиональную честность врачей, в порядочность командиров, в то, что написано в официальных бумагах...

Ночь не спали. Еле дождались утра и побежали в прокуратуру. Там нас успокоили: «Разберемся». Чуть позже пришли к нам в гостиницу Толины командиры. Видно было, что хотят побыстрее отправить нас домой. Мы поинтересовались у них и лечащего врача Грицая — нет ли в части дедовщины. «Что вы,— отвечают.— Нет и быть не может».— «А почему,— спрашиваем,— делали Толе трепанацию черепа?» Ответ у них, видно, был подготовлен: «Болезнь бурно развивалась, и произошло кровоизлияние в мозг, появилась гематома». И тут же предложили: «Давайте вместе поедем смотреть место, где состоится ритуал прощания, и на минутку заскочим в прокуратуру, на бумагах подпись поставим».

У следователя мы узнали, что во время экспертизы были обнаружены синяки, повреждения на губе и на затылочной части головы Толи. И потому, заверили нас, будет возбуждено уголовное дело. С этим мы и уехали в аэропорт. Командир сунул нам в руки 230 рублей и ушел, оставив капитана и двух сопровождающих солдат. За несколько минут до посадки голос диктора по радио объявил: «Товарищи Чмелевы! Заберите свой груз 200». Тогда мы еще не знали, что «груз 200» — это погибшие солдаты. Оказывается, ящик с телом нашего сына просто бросили на товарной площадке. Поднять и перенести в багажный отсек самолета цинковый гроб двоим солдатам, конечно, не под силу. Кроме нас с Сережей, помочь некому. Горько было до слез. Даже проводить по-человечески в последний путь погибшего парня командиры не захотели...

Сейчас в армии, по-моему, идет обыкновенное разложение. Идет оно в первую очередь от командования. Справедливо говорят: «Какой поп, таков и приход». Почему происходит подобное? В мутной воде легче скрывать концы. Давайте смотреть правде в глаза: командиры эксплуатируют солдат, заставляют их работать на своих дачах, строить, ремонтировать, обрабатывать огороды. Солдаты воруют друг у друга мыло, лезвия, воротнички, конверты, вымогают деньги, бьют и убивают. С этим безобразием можно было бы покончить. Но кому-то оно выгодно. Я сам служил, собирался стать кадровым военным и кое-что в армейских делах понимаю...

Из писем Анатолия:

«Мама, сегодня получил твое письмо. Вернее, история случилась странная. Полез под матрац и нашел разорванный конверт, подошел к дневальному и поинтересовался, не было ли мне писем? Он ответил, что не было. Через некоторое время сказал, что письмо у соседа в наволочке. Я его там и нашел. Оно было толще, чем обычно, ты вложила конверт, а ребята решили, что там деньги...»

«Деньги переводом лучше не посылайте, слишком много людей знает об этом...

Мама, не волнуйся, я найду общий язык с начальством и с ребятами... Думаю, тебе не нужно брать дополнительную работу, ты будешь уставать».

«Попал в госпиталь. Болела голова и шла кровь из носа. Говорят, было высокое давление... Вроде бы нашли какую-то болезнь, типа расширения вен. Чувствую себя нормально».

госпиталя Толя уже не выйдет, ак мы знаем. Кстати, в одном из своих последних писем другу Толя написал, что у него возник конфликт с прапорщиком. Подробнее об этом так и не узнал никто. Родителям не удалось поговорить с ребятами, служившими рядом с их сыном, увидеть самим условия, в которых он жил. Все это оказалось страшной военной тайной. Не эта ли секретность позволяет скрывать произвол и насилие, с которыми сталкиваются новобранцы?

Когда-то армию считали школой воспитания. «Вот пойдешь в армию, там тебя научат дисциплине, выбьют дурь из головы»,— говорили старшие, рассчитывая, что юноша вернется возмужавшим, самостоятельным, закаленным. Теперь отношение к армии резко изменилось. И недаром матери льют слезы, провожая сыновей на службу, получить увечья, а то и лишиться жизни очень просто...

И каждую четвертую смерть, по данным союза «Щит», официально... объявляют самоубийством. Зачем и кому это нужно? Дело в том, что семьям самоубийц не надо выплачивать денежную компенсацию, пособия за погибшего. Вот и «путешествуют» по железным дорогам страны и в багажных отсеках самолетов гробы с телами «самоубийц», у которых разбита голова, или рана в сердце, или отбиты почки...

И все-таки Чмелевы увидели сослуживцев Анатолия — на заседании трибунала. Не дождавшись сообщения из Читинской прокуратуры, они сами отправили запрос в Главную военную прокуратуру и благодаря своей настойчивости получили вызов в суд. Свидетели давали путаные и сбивчивые показания, которые никак не проясняли сути дела и не «стыковались». У одного, правда, вырвалось признание: «После смерти Толи вызвал командир и сказал: «Заруби себе на носу — ты ничего не видел и не слышал. Иначе будет плохо». Чмелевы не осуждали тех солдат. Понимали: они слишком зависимы от командиров. И все же Игорь Борзов осмелился сказать правду. «Ох и трудно же ему дослуживать придется,— тяжело вздыхает Александра Витальевна.— Вряд ли ему простят такое».

Много было неясного, а похоже, и специально запутанного в деле Анатолия Чмелева. Ну, например, возникал вопрос, почему командование части, врачи госпиталя так выгораживали санитара Эунапу?

Ровесник Анатолия Чмелева, сын подполковника медицинской службы, он готовился поступать в военную медицинскую академию. Если верить характеристике, зачитанной на суде, его оставалось только представить к правительственной награде! И учился-то он в школе замечательно (а школа, где, кстати, работает его мать, находится в этом же поселке), и активно участвовал в общественной жизни... И лишь при подробном выяснении оказалось, что не совсем это соответствует действительности. Не первое это уголовное дело, заведенное на Эунапу. В 1987 году вместе с приятелями угнал он чужой автомобиль. Родители возместили пострадавшим ущерб, оплатили ремонт машины, и сына их с миром отпустили — дескать, «повзрослеет — поумнеет». Повзрослел он, но вот ума и совести так и не приобрел. Через день после заседания трибунала, где его защитник произнес пламенную речь — на тему о том, что «одного уже не вернешь, зачем же другому зачеркивать все будущее?»,— Эунапу опять попал в милицию. На этот раз в пьяном виде поскандалил на танцах. Видно, напился на радостях, что дали ему — за убийство! — всего 2 года лишения свободы в колонии-поселении для совершивших преступление «по неосторожности»!

Версия, которую прорабатывал суд, была такова. Встретившись с «обидчиком» (каким образом, собственно, Анатолий попал в обидчики? Отказался выполнять «приказ» санитара — так санитар не имеет права приказывать!), Эунапу предложил «поговорить» в бойлерной — тесном кирпичном помещении, где стоит водонагревательное устройство. И там Анатолий будто бы неправильно понял намерение санитара, и когда тот протянул ему руку «для заключения мира», ударил его. В ответ Эунапу ударил Анатолия кулаком в лицо, отчего тот ударился головой о находившуюся за спиной стену. А что касается синяков на теле Анатолия, то они якобы результат острого лейкоза, которым был болен Чмелев, и потому к трагическим последствиям мог привести даже несильный удар. Что и произошло. Вот, оказывается, кто виноват — «острый лейкоз», вдруг обнаруженный у Анатолия. Мол, он все равно был обречен. Так что не надо портить жизнь Эунапу... Нет, Чмелевы не могли смириться с таким произволом «под крышей» суда. Они сумели добиться нового разбирательства. Не будем описывать подробно, чего стоило пробить стену сопротивления и равнодушия.

И вот новое заседание трибунала и новое постановление суда: признать Эунапу виновным в умышленном тяжком телесном повреждении и приговорить к 6 годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии усиленного режима. В новом свидетельстве о смерти Анатолия Чмелева был указан другой диагноз: образовалась закрытая тупая травма головы с кровоизлиянием под твердую мозговую оболочку головного мозга, ушибом головного мозга, кровоизлиянием в мягкие ткани головы, ссадиной затылочной области. И ни слова, между прочим об остром лейкозе, ловко выдуманном спасателями Эунапу.

Но если читатель думает, что справедливость восторжествовала, то он ошибается. Эунапу подал кассационную жалобу. Два года тянется разбирательство. Два года не могут обрести хоть какое-то спокойствие близкие погибшего солдата. Два года расходуются государственные и личные деньги на экспертизы, заседания, поездки в Читу. На своих местах остались все, кто фальсифицировал факты, лгал и изворачивался, чтобы спасти честь мундира, кто разлагал и продолжает разлагать неокрепшие души ребят, кто калечил и калечит их нравственно и физически.

Сколько же можно с этим мириться? И кто подведет черту в этом деле? А оно — лишь одно из многих тысяч подобных.

С. АМЕЛЕХИНА